На грани веков

Но вот пошли затяжные дожди. День и ночь хлестали потоки, плюхали редкие капли, моросило, как сквозь частое ситечко. Вода в ручье поднялась до самых дверей землянки, поток ревел, приминая кусты. Пострела совсем нельзя было выпускать — как же он может удержаться, чтобы не поплескаться в воде?! Когда опять довелось печь хлеб, оказалось, что великолепная Мегисова печь размокла и развалилась. Весь день пришлось ему провозиться с нею, замазывая и протапливая, покамест удалось кое-как испечь несколько полусырых караваев, да таких, что и взрослым было тошно в рот взять. В землянку сквозь стены просачивалась влага, стало так холодно, сыро, промозгло, что Пострел даже под полушубком Мартыня и кафтаном Мегиса, с Мурлыкой под боком, просыпался утром синий от холода. Нет, надобно обогреть жилье, этак дольше не выдержать. В самой середке, поближе к двери, Мегис уже сложил очаг из крупных круглых каменьев; если только не станет донимать дым, то можно будет развести небольшой огонь. Но дым донимал, тяги в трубе не было, она оказалась совершенно непригодной. Все выскочили под дождь и ветер, пока внутри не проветрилось настолько, что можно было вернуться. Тогда Мегис снова взялся за дело. Он притащил из-под навеса груду звонких березовых углей, разжег их и раздул, так что вся груда раскалилась добела, и в землянке осветился каждый уголок. До чего ж чудесно! Мальчонка даже подпрыгнул от радости, хлопая в ладоши. Дыма почти что и не было, только легкий, чуточку приятный кисло-сладкий запах. Полчаса спустя в землянке уже было тепло, хотя приятное чувство омрачал пар от обильно запотевших стен.

Но около полуночи Мегис очнулся у очага, возле которого хотел все время бодрствовать, в каком-то скрюченном состоянии. В ушах стоял колокольный звон, перед глазами крутились желто-зеленые круги, во рту был противный сладковатый вкус. Даже подняться на ноги не смог, но сразу же сообразил, в чем дело. Кое-как дополз до двери и распахнул ее настежь; от ветра и холода сразу почувствовал себя лучше. Вскоре в глубине землянки, отплевываясь, пытаясь сесть, заворочался Мартынь, через минуту застонала Инта — у нее нестерпимо болела голова; затем заревел Пострел, корчась в страшной рвоте.

Первое злоключение послужило уроком, впредь они всегда оставляли дверь приоткрытой. Конечно, тепла было меньше, порою даже ноги мерзли, но зато не приходилось опасаться угара. К счастью, затяжные дожди в ту осень были куда короче обычного, ударил крепкий мороз, стены подсохли, угля насыпали побольше и щель в двери оставляли поменьше. Теперь-то уж в землянке можно было укрываться куда как хорошо, да только начались новые беды. Незадолго до рождества съели последний хлеб, кончилась соль, несколько недель перебивались отваренным ячменем. Мартынь ходил сине-серый, острые скулы его выдались, глаза стали угрюмыми и равнодушными. У Мегиса щеки так ввалились, что казалось, борода стала вдвое длиннее и еще косматее. Инта, точно с перешибленной спиной целые дни сидела в углу на корточках, ни на минуту не отнимая руки от пылающей головы Пострела. Мальчик либо спал, тихо дыша и постанывая во сне, либо плакал без слез, словно в поисках спасения хватая костлявыми пальцами руку своей пестуньи. Только пить часто просил. Корова уже давно не доилась, да он был рад и прохладной воде с кислым клюквенным соком. Мегис застрелил у скирды овса косулю, но даже взрослые еле могли проглотить вареное без соли мясо, до того оно всем опротивело, а Пострела даже от одной крошки рвало. Его когда-то пухлые румяные щеки ввалились, пожелтели, в постоянно раскрытых глазах виднелось глубокое недоумение и такая же печаль, как и у взрослых.

То и дело они втроем подсаживались к малышу, каждый клал руку на его тельце — больше они ничего могли сделать. Пострел поочередно поглядывал на опекунов и пытался улыбнуться. А им впору было заплакать, если бы умели, да только это давно уже было им не под силу, слишком уж вышколила их жизнь. В пятницу, накануне рождества, Мегис спросил Инту:

— Что у него за хворь?

— Какая там хворь? Просто помирает с голоду, разве же без хлеба да без соли дитя может жить.

Мегис долго сидел на корточках у очага, даже забыв подкинуть углей. Потом быстро поднялся, взял свой мушкет и вышел. «В лес идет, может, косулю к празднику подстрелит», — подумали оставшиеся в землянке, да только какая в этом радость. Ну к чему это, коли ни хлеба, ни соли, а без них Пострел помирает…