На грани веков

Хлебая молочную похлебку, Ян-поляк то и дело отрывался и разглядывал выжженные на черенке ложки чудесное латышское солнышко и еще какие-то неведомые знаки, в значение которых мастер никого не желал посвящать. Похлебку старый Марцис заедал черствым, пусть и черным, но беспримесным хлебом — расплачиваться с кузнецом плохой мукой поковщики совестились; зубы у него все еще белые и здоровые, как в молодости. У Крашевского уже много лет во рту — ни единого.

Покамест Мартынь ужинал, старик устроил Яна в глубине жилья, на то место, где спал кузнец. Сам он спал поближе к дымоволоку, по которому из натопленной в овине печи струилось припахивающее копотью тепло. Поев, Мартынь разделся, задул свечу и улегся у стены на застеленную дерюгой охапку соломы. Сон он стирался отогнать: сказал же пан Крашевский, будто должен еще что-то передать, а это уж наверняка что-нибудь важное.

И впрямь, через минуту-другую Ян спросил:

— Не спишь еще, кузнец?

Мартынь ответил, что и не клонит в сон. Ян крякнул, в последнее время у него даже откашляться не было силы, хотя в груди хрипело и свистело.

— Ты и сам, верно, смекнул, что коли я не стал им говорить, значит, ничего веселого в том нет. По правде сказать, никакой это не указ, вроде тех, что власти дают своим крестьянам, а вопль недруга, оказавшегося в опасности в чужом, захваченном им краю. Тут и розги, и кнуты, и тюрьмы, и виселица — самому Холодкевичу пригрозили, что отнимут арендуемые имения, если все не будет выполнено чин чином и вовремя. Да и всем окрестным помещикам то же самое. Никогда еще шведы не говорили так со своими подданными. Ну да ведь тогда на троне сидели люди пожилые, с понятием. А сейчас — этот мальчишка, Карл Двенадцатый.

— А верно говорят, что он и впрямь мальчишка?

— Говорят, что и двадцати еще нет. Так вот, я было сказал, что Холодкевичу неможется, а не сказал, что его от волнения и с перепугу едва удар не хватил. Он понимает все это так, что Рига под угрозой, саксонцы, поляки да русские бродят по Литве и Курземе, не единожды их и по ту сторону Даугавы видели. Значит, в Риге ждут осады и потому торопятся припасти побольше провианту, чтоб надольше хватило. А я думаю другое, у меня такое предчувствие, что самое страшное еще впереди. Ты и сам увидишь. Тебе об этом знать можно, только другим не говори — что толку, ежели они уже сейчас примутся тужить, охать и представлять все куда хуже, нем может быть на самом деле.

— Я не баба.

Ян снова засипел, на этот раз еще дольше и тяжелее, затем с минуту переводил дух.