На грани веков

Шарлотта-Амалия не поняла шутки;

— Да… Белки носятся поверху и так противно фырчат. В парке я всегда посылаю вперед Ильзу, чтобы вытоптала траву, — не скрывается ли там змея.

— Значит, вы здесь живете под вечной угрозой для жизни?

— Хуже, чем среди индейцев в Америке. Наши крестьяне — настоящие дикари. В позапрошлом году здесь же, в Кисумском овраге, ночью убили берггофского управляющего.

Курт не очень удивился — он ведь сам видел этот овраг.

— А убийц поймали?

Барон махнул рукой.

— Поймать-то поймали. Свои же мужики, не чужие. Управляющий был строг, лентяев и мерзавцев не жаловал. Двадцать человек держали в подвале замка. Не помогли ни колодки, ни розги — так и не признались. И в конце концов замковый суд оправдал всех восемнадцать. А потом еще назначили расследование о тех двух, что подохли в этом подземелье.

— Мне кажется, что для тех, кто взят только по подозрению, шведские власти запретили пускать в ход колодки и розги.

— Много чего запретили шведские власти. Но пусть попробуют сами — увидим, как они без порки справятся с этими скотами.

Шарлотта-Амалия, сжав обе руки в кулак, грохнула ими по столу.

— Суды! Мужикам еще суды! Повесить их всех надобно! — Но тут же осеклась под ироническим взглядом кузена и вновь сделала печальные глаза. — В Америке у индейцев лучше. Как в других местах люди живут и как у нас! В Швейцарии у коров колокольчики на шее, пастухи в рубахах с белыми широкими рукавами, на ногах башмаки, подкованные гвоздями. А у нас скотину вши облепили, пастухи в лаптях, торбы через плечо, как у нищих… Швейцария — ах!.. Там есть горы — настоящие скалы, снег и лед на вершинах. По утрам они сверкают в золоте лучей — и когда заберешься наверх, то внизу можно увидеть море…

На этот раз у Курта вырвался смех.

— Море? С Швейцарских Альп?! Вы видели это море?

— Ничего я не видала. Отец меня в тюрьму заточил.

И эти вздохи и восторги тоже были набелены и нарумянены. У братца на языке вертелась едкая насмешка, но он сдержался, лишь шепнул про себя: «Гусыня».

Как и все туповатые люди, Шарлотта-Амалия, начав трещать, не могла остановиться.

— Я здесь умираю от скуки. Хорошо, если раз в год удается человека увидеть. Вокруг вечно эти гнусные мужицкие морды. Нужен твердый разум, чтобы не потерять его в этом аду.

— Да, в других местах не так. Насколько мне удавалось заметить, польские дворяне постоянно устраивают охоты, празднества и балы. В каждом имении по очереди. Собираются у одного, а как только развеселятся — с музыкой к соседу, к одному, к другому, к третьему, пока не объедут всю округу.

— Да разве у нас тут дворяне? С медведями живут, сами стали медведями. Раньше балы устраивал владелец Берггофа, но теперь, когда старик болен, и этого нет. Да веселья и там мало. Кавалеры лишь напиваться умеют, больше ничего. Когда мы были там последний раз? Ах да, в позапрошлом году, когда у них эти двадцать убийц еще сидели в подземелье. Охмелевшие господа по очереди сходили вниз их допрашивать. А мы сидели, как курицы на насесте, и зевали. К счастью, там был еще этот толстяк, польский майор из Бауска. А то хоть беги домой.

Барон насупил брови.

— Нашла кем восхищаться: этот майор больше всех напился. Да еще увидим, — за тех двух, которых утром пошли в подземелье подохшими, Фердинанду придется отвечать перед шведским судом и рижским генерал-губернатором{15}.

До судов Шарлотте-Амалии не было дела.

— У нас один родственник — адъютант Курляндского герцога. Я могла бы стать придворной фрейлиной. Да где там: мы бедны — приличный туалет не могу завести, чтобы на людях показаться! Чудеса рассказывают о герцогских балах. Все по парижской моде. Одни лишь польские дворяне да военные, а они умеют танцевать!

Она притихла после того, как мужчины не отозвались, занятые своими мыслями. С минутку еще повертелась, затем обиженно собралась уходить и снова присела перед гостем. Курт сообразил, что был довольно невежлив, и собрался поцеловать ей руку. Но, заметив под ногтями Шарлотты-Амалии траур, удержался и отворотил голову.

3

Барон Геттлинг нащупал прислоненную к креслу суковатую, гнутую из местного можжевельника палку, толщиной в руку.

— Пойдем в библиотеку,

Курт не смог удержаться от усмешки. В библиотеку! Знает он эти библиотеки лифляндских рыцарей. Какой-нибудь шкафчик со стеклянными дверцами, за ними охотничьи ружья, заржавевший меч, кинжал с чеканной серебряной рукояткой, турий рог и ягдташ. А под ними на узенькой полочке старые хозяйственные книги, списки истории Тацита в обложках из побуревшей кожи, возможно, несколько книг отцов церкви, полемические сочинения Лютера и Стихотворная хроника Дитлева Алнпека. Кое у кого некогда начатая и неоконченная фамильная хроника. И самое ценное — обтянутая кожей деревянная или медная шкатулка с документами, подтверждающими наследственные права на имение, в последние времена особенно тщательно хранившимися и все же в годы польских, литовских и русских нашествий у многих пропавшими.

Курт хотел взять его под руку и поддержать, но дядя уклонился от помощи.