На грани выживания

Не разговаривая, Квинн и Ксандер взобрались на дюну. Квинн остановилась, ошеломленная. Она бывала на этом пляже сотни раз. Но никогда она не видела его таким. Никогда он не казался ей таким огромным, таким невероятно красивым.

Озеро Мичиган раскинулось перед ними во всем своем великолепии. Голубая вода простиралась до самого горизонта, насколько хватало глаз.

Пирс тянулся к северу в озеро, длинный бетонный подиум заканчивался двумя башнями, ближняя башня была трехэтажной квадратной стальной конструкцией с красной пирамидальной крышей, круглым фонарем и парапетом из черного железа.

Над маяком солнце подобно красному огненному шару опускалось в великое озеро, лизало воду пламенем, пронизывая облака лентами розового, красного, алого и мандаринового цветов.

Ее пальцы подрагивали от внезапного желания написать это, нарисовать, уловить хоть крошечный фрагмент такого величия. Все равно что попытаться поймать облако или радугу в бутылку — невыполнимая задача, но попытаться стоит.

У Квинн зарябило в глазах. Она моргнула, притворяясь, что песок попал ей в глаза, притворяясь, что ее сердце не похоже на тлеющее солнце, воспламеняющееся, сгорающее, сжигающее себя в небытие.

— Это нечто, а? — Ксандер вздохнул.

Квинн сомневалась, что сможет говорить из-за комка в горле.

Ксандер указал налево.

— Теперь смотри внимательнее.

Квинн перевела взгляд с горизонта на берег.

На пляже стояло несколько сотен палаток разных размеров и цветов. Мусор и отходы усеивали песок, пластиковые пакеты зацепились за прибрежную траву и трепетали на ветру, как уродливые флаги.

Десятки рыбацких лодок, надувных плотов и каяков покачивались на мелководье, привязанные по обе стороны пирса. Люди толпились на бетонном подиуме, ссутулившись в походных креслах, с пятигаллонными ведрами на боку, с удочками в руках.

— Они делают это весь день, — пояснил Ксандер. — Весь день, каждый день, просто ради рыбки или двух.

Когда небо потемнело, костры ожили, усеяв пляж, насколько хватало глаз, темные фигуры окружали их, с опущенными плечами, побежденные и несчастные. Плач младенцев и детей заглушал крики чаек.

«Сильвер Бич» напоминал трущобы стран третьего мира, о которых она читала на уроках обществознания. Угнетающе как ад.

Солнце опустилось за горизонт, надвигались сумерки. Волшебство, царившее всего несколько мгновений назад, исчезло, как дешевый трюк.

Она чувствовала себя подавленной, обманутой.

— Это все? — прошептала Квинн, ее горло сжалось. — Это все, на что мы можем рассчитывать?

— Ты же видишь? Ты понимаешь. Все бессмысленно. Все бесполезно. — В голосе Ксандера звучала такая ярость, бездонная, неутоленная ярость, которая отражала ее собственную.

Она встретила его взгляд. В его глазах мелькнула какая-то зловещая тоска, что-то неподвижное внутри него.

Пораженная, Квинн узнала себя. Пропасть внутри нее зияла бесконечной дырой. Боль и гнев теснились в ее сердце, словно в нем что-то сгнило.

Над ними кричали друг на друга чайки, кружась и взвизгивая. Одна порхала, хлопая крыльями с бешеным, неловким отчаянием, отклоняясь в сторону. Другие птицы пикировали, устремившись прямо к ней, и атаковали ее. Она пыталась вырваться, но попытки не имели успеха.

Чайка упала с неба и разбилась о песок, когда тридцать ее товарок спустились на нее, безумно размахивая крыльями и щелкая клювами.

Квинн отвернулась, потрогала кольцо над бровью и попыталась подумать о чем-нибудь, о чем угодно другом.

Она чувствовала тягу, темноту, полную бессмысленность всего этого. Ты работал, боролся и сражался только для того, чтобы наблюдать, как все распадается, как люди, которых ты любил, превращаются в Брутов и разрывают тебя на куски.

Может быть, Ксандер все-таки прав.

Глава 46

Квинн

Сотый день

— Ты знаешь, почему мы здесь? Что с нами случилось? — спросил Ксандер.

Он был трезв, неожиданно серьезен, с гудящим напряжением в глазах. Дрожащий, полубезумный мальчик исчез, сменившись кем-то другим, кого она не могла понять.

— Нет, не знаю.

Каждая история повторяла другую — родители, которые так и не вернулись домой, члены семьи, погибшие в авиакатастрофах и автомобильных авариях, братья, сестры, бабушки и дедушки, умершие от голода, обезвоживания, болезней, переохлаждения. От сердечных приступов, инсультов и несчастных случаев.

И от насилия.

Родителей Рокко убили, когда они вломились в дом соседа, чтобы украсть гриль. Отцу Тарела шесть раз выстрелили в живот, когда воры разграбили их дом в поисках упаковки лапши «Рамен». Далия потеряла брата и мать в драке между бандами за контроль над магазином «Хоум Депот».

Слушая о каждой трагедии в отдельности, Квинн чувствовала, что все рассказы об отчаянии и душевной боли смешиваются вместе, сливаются в нечто огромное и неисчислимое. Возникшее опустошение, казалось слишком большим чтобы его описать словами, слишком подавляющим для одного человека.

Но она чувствовала это — огромное давление, сгусток горя, скопившийся в ее груди. Жизнь, которую они знали, ушла навсегда. Мир, в котором они жили, умер и исчез.

И они не могли его вернуть.