На грани жизни и смерти

Гроб с телом Юлиуса Незвала стоял в холле особняка — коммуны интернационалистов. Погибший товарищ лежал под знаменем своей страны, которая была далеко от революционной России, но которая знала о первом государстве пролетариата и по газетным сообщениям молодого журналиста-коммуниста. У гроба стояли его друзья по боевому перу. Каждый из них сказал на своем языке о погибшем товарище. Последнее прости произнес Иван Пчелинцев:

— Три недели тому назад товарищ Юлиус пришел к нам, чтобы рассказывать людям своей родины о том, что происходит в революционной России. Его оружием было перо. А он сражался как герой и погиб в вооруженной битве, как погибали парижские коммунары И все же его судьба иная, чем судьба давних коммунаров. Он дождался семьдесят третьего дня. Прощай дорогой Юлиус! Пролетариат новой России, большевики гвардии Ленина не забудут своего верного друга-интернационалиста!

Там, где висел плакат «Париж-72, Питер-73», Жорж Бланше прикрепил портрет Юлиуса Незвала.

— Так создаются пантеоны солдат и друзей русской революции, — тихо произнес он.

* * *

На следующий день Анна Гринина медленно шла по набережной Невы, долго смотрела на реку, на Зимний... Словно прощалась с Питером. Она стояла перед Зимним, не замечая, что на нее издали смотрят новые знакомые — Василий и Тигран. Они были на часах и окликать кого-либо не имели права. От них не укрылось, как Гринина поднесла к глазам платок.

— Вася-джан, она плачет? — с тревогой прошептал Тигран.

— Эх, убил бы того гада, кто ее обидел! — сердито выпалил матрос.

— Вай, на мелкие куски! — сверкнул глазами темпераментный кавказец.

Анна Орестовна бросила в Неву несколько серебряных монет. Постояв немного, быстро пошла через площадь.

Предстоящий отъезд Грининых был неожиданным для многих. Дина не могла себе представить, что она останется одна в этом большом доме, что ей придется расстаться с Аннушкой и Костиком. От этой мысли девушка не находила себе места. Даже поэта ей было жаль, хотя после революции в их отношениях появился холодок. Отъезд Леопольда ее не трогал, он всегда был для нее чужим.

По ночам, оставшись одна в своей комнате, Дина плакала. Такое с нею раньше случалось крайне редко. Она умела держать себя в руках. А теперь раскисла, ничего не могла поделать с собой... Умом она понимала, что ради спасения зрения Костика надо идти на любые жертвы, но сердце ничего не хотело знать, болезненно ныло. Что делать? Кто даст совет? Иван Пчелинцев сказал, что можно было бы попытаться привезти в Петроград профессора Невского, только по нынешним временам это дело нелегкое. Иван постарался раздобыть нужные бумаги, с помощью которых Гринины могли бы благополучно добраться до Одессы. «А в Одессе товарищи помогут непременно... Только нужно предъявить им это письмо», — сказал он Дине, вручая небольшой конверт.

Дожидаясь сестру, которая прощалась с городом, Дина закрылась в своей комнате. Но вскоре в дверь постучались. Дина медлила. Она догадалась, кто это мог быть. Что делать — открывать или нет? Стук повторился. Дина прекрасно понимала, что Леопольд (она была уверена, что это он) так просто не отступится.

— Кто там?

— Я... мне надо поговорить с тобой, Дина.

Немного поколебавшись, Дина повернула ключ в замке. Леопольд шагнул в комнату и сказал, словно Дине это было неизвестно:

— Мы... едем, Дина.

Дина молчала.

— А ты? — спросил Леопольд.

Дина продолжала хранить молчание.

— Ты... остаешься?

Дина всем своим видом давала понять, что говорить им не о чем. Леопольд продолжал:

— С кем? Как ты будешь жить одна... в этом аду?

Это было любимое выражение Леопольда, которое Дину приводило в бешенство. Пожав плечами, она холодно сказала:

— Как и все.

— Кто это «все»? Голоштанные комиссары, беспризорники, всякая шваль? Нечего сказать, хороша компания!

— Каждому свое...

— Ты вычеркнула меня из...

— Давайте лучше прекратим... Вернетесь — поговорим, — уклончиво сказала Дина.

Она знала, что кто-кто, а Леопольд рад отъезду из Петрограда. Одесса все же ближе к загранице, да и обстановка там переменчивая: сегодня большевистская власть, а что будет завтра — неизвестно. Союзники не забывают, наведываются, сейчас находятся недалеко от Одессы. Ответом «вернетесь — поговорим» Дина вовсе не собиралась подавать Леопольду какую-то надежду. Ей хотелось узнать, как он будет реагировать на эти слова, как смотрит на возможность возвращения домой. Леопольд сразу выдал себя с головой вопросом:

— Ты еще надеешься?

— На что?

— На то, что мы... вернемся?

— Даже у птицы есть свое гнездо.

— А если оно разорено, это гнездо?

Дина смотрела на Леопольда с презрением, не в силах сдержать гнева:

— Значит, бежите, Леопольд Васильевич? Позвольте спросить, куда?

— Ты же знаешь... В Одессу... нам надо.

— Так вот, после Одессы и поговорим. Вы поняли меня, Леопольд Васильевич? После Одессы.

— Ты хочешь, чтоб мы перешли на «вы»? Ну что же... Вы подвергаете испытаниям мои чувства к... тебе?

— Не я. Жизнь. Новая жизнь всех нас подвергает испытаниям. Не завидую тем, кто не выдержит. Родина обойдется без таких. А они нет — не обойдутся. Нет!

* * *