На грани жизни и смерти

– Я на это смотрел, – объясняет ученый, – как на операцию, лишенную большого значения, как на технический курьез. Я был так же далек от понимания проблемы в том виде, в каком понимаю ее сейчас, как далеко от ученого, собирающего насекомых, побежавшее за бабочкой дитя.

В 1911 году Филатов стал профессором, а два года спустя он делает первую пересадку роговицы, И на этот раз ученый остается верным себе, отказывается следовать проложенным путем: он не вырезает кружочек бельма из роговицы, чтоб заменить его кусочком здоровой роговицы, не прорубает окошечка, как это сделал ученый Цирм, а пересаживает роговую оболочку целиком. Подобная операция никому еще, правда, не удавалась, зато какая перспектива!.. Была ли действительно больному нужна именно такая пересадка? Нельзя ли было ограничиться частичной – приживлением маленького кружочка на зрачке? На этот вопрос Филатов не мог бы ответить. Он не знал о работах чешского ученого Эльшинга, которые могли бы ему подсказать, что частичная пересадка в этом случае более уместна. Операция прошла благополучно, роговица прижилась, но вскоре помутнела, больной не прозрел. Другая операция закончилась тем же.

Здесь мы подходим к тому рубежу, который определил крутой поворот в творческих исканиях Филатова. Вестником его была бандероль из Праги, адресованная «профессору Филатову от автора». Брошюра, написанная учеником Эльшинга, повествовала о многочисленных случаях пересадки роговицы в течение двенадцати лет. Фотография и факты свидетельствовали, что прозрение решительно стало возможным, что операция на бельме обоснована строго разработанной методикой. Чем менее перерождается роговичная ткань, практически обосновал ученый, и чем больше сохраняет она свое строение, тем вернее сживается пересаженная роговица… Менее утешительны были выводы о пересадке роговицы целиком. Пересаженный материал неизменно мутнеет. Будущее принадлежит пересадке частичной… Что ж, быть по сему' Да здравствует крошечное окошечко в мир – кружочек прозрачной роговицы, возвращающей зрение слепым.

Поворот в интересах Филатова не был случайным.

Понадобились три десятилетия, чтобы в мыслях и чувствах Филатова, мастера решать вопросы жизни и смерти на кролике, зазвучал голос врача. Голос того, на чью совесть неизменно ложатся радости и муки больного, счастливое сознание успеха и горечь невозвратимых утрат.

Долгими годами накапливалась в нем эта нравственная сила; источником ее. был больной человек. Она оттеснила все увлечения и на их место поставила долг. Врач вторгся и оттеснил изобретателя с его представлениями о радости и счастье, все поблекло перед могуществом долга.

«Чтобы помочь человеку, – решает он для себя, – его надо любить… Мое страстное хотение облегчить его муки рождает во мне прилив новых мыслей и сил. Я должен – означает, что я обязательно ему помогу…» Клиницист повлиял на мышление экспериментатора: он по-прежнему проверяет свои предположения на животных, но понимание опыта стало иным, суждения проникнуты духом гуманности.

– Собакам ставят монументы, – говорил он помощникам, – не делайте же из них котлеток… Пройдут годы, – повторяет он известного бактериолога, – и наши потомки будут так же с улыбкой смотреть на наши потуги разгадать страдания человека по состоянию кролика, как мы взираем с улыбкой на римских гадателей, судивших о человеке и его судьбе по кишкам распотрошенной курицы…

Да, он, Филатов, отныне будет искать средства возвращать людям зрение; своим ли искусством или чужим – безразлично.

* * *

Судьба не была милостива к Ивану Груше. Чахлый, худой, он был к тому же почти слеп. Левый глаз целиком покрывало бельмо, больной не различал предметов. На правом плотная пелена оставляла лишь краешек прозрачной роговицы. Больной не многого хотел – чуточку больше света.

Ассистент показал Ивана Грушу Филатову и изложил свой план операции. Он проникнет ножом под роговицу правого глаза, вырежет кусочек радужки-ширмы в стороне от бельма и образует таким образом искусственный зрачок. Так как не вся роговица задернута бельмом, то зрение будет частично восстановлено.

Филатов долго разглядывал худосочную фигуру больного и, когда того увели, сказал:

– Подумайте лучше, вы слишком многим рискуете. Ваша неудача лишит его полностью зрения.

– Мне кажется, – заметил ассистент, – что риска нет никакого. Ничего сложного в этой операции нет.

– Я держусь правила, – настаивал Филатов, – не спешить со скальпелем, когда на карту поставлена последняя надежда больного. Нет нужды объяснять вам, что значит для человека ослепнуть… Для примера рекомендую вам закрыть глаза и вообразить, что свет больше не наступит.

Возражения ученого не убеждали ассистента. Подобные операции делались не раз и обычно проходили успешно.

– Обратите внимание на состояние больного – не слишком ли он слаб? Не нажить бы нам с ним беды. Его надорванное здоровье может стать почвой для опасной инфекции. Мы потеряем глаз, который сохранили бы при других условиях… Подумайте еще раз.

– Я не вижу причин, – ответил помощник, – чтобы отказаться от операции.