На границе чумы

Помимо работы лопатой, Игнашка еще очень любил деньги. Металлические кругляшки приводили его в совершеннейший восторг. Мало того что аальхарнские деньги были красивы сами по себе – на медных был отчеканен всадник на коне, а на серебряной монете, которую Игнашка видел один-единственный раз в жизни, красовалась большая лупоглазая сова, – так на них еще можно было накупить разных вкусностей, сладкого густого вина или блестящих узорных пуговиц с круглыми ушками. Вербовщики пообещали, что на строительстве он заработает деньги, а если станет хорошо махать лопатой, то получит очень, очень много денег – хватит пировать в таверне Каши Паца целых два дня.

Воодушевленный таким обещанием, Игнашка махал лопатой так, будто был не живым человеком из плоти и крови, а хитроумным механизмом, созданным колдуном. Говаривали, что великий аальхарнский кудесник Апотека в свое время сотворил как раз такое существо: огромное, уродливое, из глины и железа, которое не нуждалось ни в еде, ни в питье, но при этом могло работать за десятерых. Так ли оно было на самом деле, никто не знал, однако несколько крестьян, завербованных из Кокушек, самой что ни на есть аальхарнской глухомани, несколько раз подходили к Игнашке и опасливо трогали его за руку, чтобы удостовериться, что здоровенный парень с чуть опухшим лицом потомственного пьяницы – живое существо, а не порождение колдовского хитроумия.

Разумеется, никто никаких денег ему не дал и давать не собирался. Строители жили в жалких, сделанных на скорую руку бараках, в которых с потолка сочилась дождевая вода, а солома, на которой они спали, промокала и гнила. Завербованных кормили такой отвратительной кашей, что ее брезговали есть даже прибившиеся к стройке собаки, а работать приходилось столько, что под вечер, вернувшись в бараки, строители тут же падали и засыпали мертвым сном.

По большому счету, до них никому не было дела. Котлован надо было вырыть до наступления зимы и провести все работы по его укреплению – вот это было действительно важно, а жизнь забитых полуграмотных крестьян не интересовала ни инквизиторов, ни наемных прорабов: сдохнут в грязевой жиже одни – завтра же на их место пригонят других, а бабы нарожают еще. Каким-то темным звериным чутьем Игнашка это понял, но не знал, что ему делать с этим пониманием. И потому он продолжал с прежним полусумасшедшим исступлением работать лопатой, довольствуясь тем, что уж эту радость у него никто не отберет.

Все изменилось в один прекрасный день, когда дождь перестал, из-за облаков выглянуло солнце, и лужи стали стремительно подсыхать, а настроение завербованных – улучшаться. Тогда к котловану в сопровождении двух прорабов пришла архитекторша, молодая девушка, которая была настолько хороша собой, что описать ее Игнашка мог бы только невероятным по забористости матом. Архитекторша остановилась как раз там, где Игнашка орудовал любимой лопатой, и спросила у одного из прорабов, Митека:

– Ничего не находили в котловане?

Митек, та еще хитрая рожа (с западного Загорья, там все хитрые и себе на уме), поскреб макушку и сказал:

– Да что тут найдешь, ваша милость, кроме г*вна окаменелого, – тут он вспомнил, что вообще-то разговаривает с барышней из самой столицы, высокого полета птицей, а не забитыми селюками и мигом поправился: – Не г*вна – дерьма. Вот его тут навалом.

Девушка поежилась, плотнее кутаясь в легкий щегольской плащ.

– А я слышала, что на этом месте раньше был город…

– Врут, ваша милость, как есть врут, язык без костей у того, кто это говорит, не извольте верить, – встрял второй прораб, Кась, – вот у него-то язык уж точно был без костей. – Никогда на этом месте не было никакого города, вот и в «Хрониках» утверждается, что…

И, продолжая болтать и увиваться вокруг нее, он увлек архитекторшу прочь от котлована. Тоша, завербованный с югов, чернявый и шустрый, копавший лишь немного медленней, чем Игнашка, посмотрел честной компании вслед и присвистнул.

– Эх, дурак! Не тебе она чета! – сказал Тоша и смачно сплюнул через щель между передними зубами. – Это княгиня, ее сам государь отличает! Не тебе, обрезанному, туда соваться!

– Обрезанному? – переспросил Игнашка. – Это как?

– Селюк, а не знает, – встрял дядька Бегдашич, самый старый и самый заросший мужик на стройке: он был покрыт таким количеством дикого волоса, что издали его можно было принять за медоеда. – Как боров! Чтоб спокойнее был! Раз – и обрезали под корень чего не надо.

По котловану пронесся смех.

– Дурак ты, Бегдашич, – сказал Тоша, – и шутки у тебя такие же. А у Кася такая вера. Он ведь из загорян, а им Заступник закон вполовину дал, обрезал. Глупые потому что. Весь не поймут. Потому и называются загоряне обрезанными.

Бегдашич очень обиделся, что его назвали дураком, и хотел было пустить в ход кулак да лопату, но Тоша вдруг тихим и мечтательным голосом промолвил:

– Говорят знающие люди, что в таких местах клады бывают зарыты…