На границе чувств

с ним все в жизни лихо,

с темпераментом – грешно,

но зато не тихо.

5 мая 2001

Желтый тюльпан

Под звуки дивные рояля

тюльпан раскрылся за окном,

как будто солнышко стояло

на клумбе, спящей детским сном.

И ветер с лаской трогал ветви

с нежнейшей первою листвой,

а день был облачный, но светлый,

как звуков частый чистый бой.

Замолк рояль. Исчезли звуки.

И только солнышко одно

в тюльпане каждом ждет разлуки,

все лепестки с ним заодно.

Прошла всего одна неделя,

а клумба желтая стоит.

Да, сила солнышка не медлит,

сказал про то один пиит.

Замолк рояль, исчезли звуки,

и только солнышко одно

в тюльпане каждом ждет разлуки,

все лепестки с ним заодно.

И ярче яркого сияет

сплошное поле желтизны,

любой прохожий замирает,

от буйства желтого весны.

6 мая 2001

***

Рассвет над домом – просто полоса.

Она, как тени светлые под бровью.

За этим домом спрятались леса.

А я пишу не ручкой – жизнью, кровью.

С рассветом вновь явился ты ко мне,

любимое чудесное мгновенье.

Ты мой рассвет далекий. Ты мне мил.

Ты – ветерок иль просто дуновенье.

Немного милых, добрых, чудных слов

влетели в мир над солнечным восходом.

Не досмотрела пару лучших снов,

так будь ты моим летним Новым годом!

А это, значит, просто пару дней -

ты мой рассвет и свет, и чары жизни.

Через два дня мне станет все видней,

что ты исчез весь в коже, словно жилка.

Я поднимаю бровь навстречу снам,

под ней полоска, тихого рассвета.

Я рада твоим призрачным словам,

я рада снова утру как привету.

6 мая 2001

***

Действительность моя – сплошные книги,

стихи, стихи, стихи за рядом ряд,

и в них закладки, словно бы визига.

Хотя читаю все почти подряд.

Я оставляю мир сиюминутный

и ухожу навстречу тех веков,

где был народ возможно даже смутный,

но без каких бы не было оков.

Жила и я во всех веках когда-то,

пройду их быстро с помощью страниц,

мне безразличны часто книги даты,

я еду по векам, но без возниц.

То окунусь в пещеры и ущелья,

то посмотрю в субтропиках леса,

то с древними кочую по кочевьям,

то в тундру забегу на полчаса.

То вдруг пройду я Арктику и тундру,

то в Англии останусь на часок.

Все хватит, грим, немного даже пудры,

я ухожу в действительность, дружок.

8 мая 2001

***

Отбросив все нескромные приветы,

и зная, этот вечер только мой,

забыв мгновенно лишние советы,

я ухожу под дождиком домой.

Дождь заставлял идти довольно быстро,

бил по зонту и в буйстве был хорош.

Как хорошо, вода прибудет в Истре,

а дождь польет любимейшую рожь.

Но на балкон дождю закрыты двери.

Иду домой, чтобы полить цветы,

им отдаю и воду, и доверие.

Дождь за стеклом и мокрые листы.

Пусть зависть к постороннему ненастью,

да не коснется зелени моей!

Я все полью! Залью, пусть то опасно!

Пей мой лимон! И кактус тоже пей!

На этом все. Задерну мирно шторы.

А все ненастья смоет сильный дождь.

И дома против бед надену шоры.

А где-то уж растет спокойно рожь.

16 мая 2001

***

Вы извините мой строптивый нрав,

я ревновала к маленькой кокотке,

и в глубине района и управ

я не была покладистой и кроткой.

Вы предпочли другую, не меня.

Быть может, и она была планктоном?

Года и ночи календарь менял,

а встреча откликалась грустным стоном.

Когда проснусь, то вспоминаю Вас,

когда засну, то вижу Вас на фото.

Не думаю, что это только фарс,

и не сравню я Вас с любым и прочим.

Я облик Ваш на фото сберегу,

он помогает в творческой работе,

и с Вами на одном я берегу.

Расцвел каштан, наверно, быть субботе.

Суббота встреч поэтов, вот и все.

Я не приду. Я больше не ревную.

Не верю или верю, – это всем

неинтересно, как планктон дрейфую.

18 мая 2001

***

Нежнейшие иголки

играют на ветру,

они совсем не колки.

А рядом? Рядом пруд.

Как хочется затронуть

иголки, шишки. Нет.

И сквер он тот же омут.

«Не тронь», – его ответ.

Пучками из иголок

она вся по весне,

как миллион приколок,

на ветках и везде.

Когда желтеет пихта,

то под ноги летят

короткой стрижки вихры.

И к краю сквера в ряд.

Подстриженная пихта

осеннею порой,

как выпитая пинта,

как юбки рваный крой.

24 мая 2001

***

Он человек, любимец нежных муз,

он сам любил, не ждал чужих ответов.

Цилиндр он носил, а не картуз,

и принят был, конечно, в высшем свете.

Его стихи, поэмы, сказки – свет.

Да, свет, что излучает солнце.

Прозаик и мыслитель, и поэт,

и он всегда непонятый до донца.

Он мыслил, тоже, видимо, в стихах,

он непонятен призрачным натурам,

и потому остался он в веках,

в застывших и прекраснейших скульптурах.

Так можно необъятное объять?

На это лишь способен чистый гений,

он музой в высшей степени объят.

Он монастырь из стихотворных келий!

Он человек, а может быть, и нет,

порой мне не понять объем великий,

что выдал в лучший мир один поэт,

а может в том объеме чьи-то блики?

6 июня 2001

***

Ох, какой Вы неласковый, милый!

Вы сегодня немного чужой

и стоите у крепости виллы.

Неприветливость – это что, шок?

Ох, какой Вы неласковый, милый!

Неприветливый Вы и ревнивый,

но скажите: «Любовь ни к чему?»

Вы колючий и очень ранимый,

так скажите то сердцу, ему.

Неприветливый Вы и ревнивый.

Встрепенулись все ветви у клена.

А березка поникла главой.

Ох, какой Вы еще зеленый,

хоть на вилле слывете главой.

Встрепенулись все ветви у клена.

Эти здания, что нас окружают,

сероватые окна небес,

здесь за шторами много решают,

не обходится там без невест.