На губе

После всех злоключений, отсидев на гауптвахте 28 суток – больше было не положено по уставу, за нами наконец-то приехал старшина нашей роты. Худой, болезненного вида прапорщик по кличке Нищий. Нищим он стал не по своей воле, а с лёгкой руки своего предшественника – крепкого и нагловатого прапорщика то ли Шепетько, то ли Шпенько – сейчас уже и не помню. Этот Шпенько, воспитывая одного из молодых солдат, случайно сломал ему челюсть, а чтобы дело не дошло до суда, комбат решил от греха подальше перевести его в другую часть. Солдатику конечно же пообещали отпуск домой, который он прождал до дембеля, но через месяц челюсть срослась и дело замяли. Так вот, этот предыдущий старшина, сдавая дела и имущество нашему Нищему, втюхал ему вместо простыней и наволочек, которые он постепенно обменивал на самогон, какое-то тряпьё, прикрыв всё это несколькими целыми простынями. Вновь прибывший старшина, не ожидая подвоха, подмахнул не глядя вещевую ведомость, и после этого был обречён собирать всякие ненужные тряпки для списания, чтобы не быть обвинённым в хищении.

Если на губу нас везли как белых людей, отдельно, на армейской машине, то возвращаться пришлось с пересадкой уже на автобусах. Доехав до первого населённого пункта и выяснив, что ждать следующего автобуса надо часа три, проголодавшийся старшина повёл нас в столовую. За обедом, уплетая вермишель с котлетой, он не переставал жаловаться на свою нелёгкую жизнь. В этот раз мы узнали, что и курит-то он не от хорошей жизни, а только потому, что по-другому не может выспаться. Дело в том, что когда несколько лет назад он бросил курить и набрал приличный вес, появилась другая напасть: он просыпался среди ночи и шёл на кухню в поисках чего-нибудь съедобного. Промучившись так несколько месяцев, бедолага опять закурил, и продолжал это делать по сей день, в целях экономии и полноценного сна. Мы как могли сочувствовали ему в благодарность за бесплатный обед, всё-таки не каждый день ротный старшина угощает вкусным обедом за свой счёт. Поев гражданскую пищу, мы вышли на улицу и Нищий мимоходом объявил нам, что с нас за обед по рубль двадцать, но возвращать пока не надо, так как деньги вычтет из нашей зарплаты. Зарплата у рядового тогда была три рубля шестьдесят копеек, а в армии солдат должен находиться на полном довольствии, невзирая на то, где бы он не находился. Возмущённые до глубины души, мы собрали оставшуюся мелочь, и, дождавшись, когда этот крохобор уйдёт за билетами, отправились в ближайший магазин за «Осенним садом». Взяли быстро, почти без очереди: один стоял у входа на стрёме – лучше бы он этого не делал, а мы под сердобольные взгляды местного населения: как же, бедным солдатикам и не выпить – прошли сразу к кассе. Дородная хохлушка, поставив два пузыря на прилавок, насмешливо хмыкнула: «А шо третий в дверях трётся?» «Стесняется,»– поддел кто-то из толпы, при этом подхалимски хохотнув. Посчитав деньги и обнаружив недостачу, она уставилась на Морозова, пытавшегося честно найти несуществующие деньги в своих карманах. «Шо, потерял, а можа хто украл, вот ведь паразиты,»– под смех очереди озабоченно сокрушалась толстуха, но по просьбе трудящихся махнула рукой, и мы под одобрительные взгляды алкашей гордо прошествовали к выходу. У дверей с кислой рожей нас ожидал Пономарь. «Патруль,»– коротко бросил он и, нервно озираясь, как-то боком пошёл в сторону от магазина. Очевидно, его заметили на крыльце и решили проверить документы, а когда нарисовались ещё два бойца, у офицера сомнений уже не осталось. Задним умом понимаю, что можно было поставить бутылки в углу магазина и спокойно выйти: мы же были не в самоволке, а ехали в часть, на законных основаниях. Но это означало наверняка потерять выпивку – уж местные алканавты не упустили бы такой верный шанс. «Рвём,»– процедил я, и мы, как сайгаки высыпавшись из магазина, понеслись по улице в сторону проулка, изредка перепрыгивая попадающиеся лужи и обломки кирпичей.