На языке мертвых

Плохо стало, когда Анабеев остановился, а остановившись, увидел впереди микроавтобус с большим красным крестом. Сердце у Анабеева словно испуганная белка скакало между желудком и горлом, обожженные ледяным воздухом легкие рычали, ноги подкашивались, а перед глазами плавали огромные разноцветные колеса.

За несколько метров до автомобиля Анабеев хрипло вскрикнул, начал заваливаться на бок, но повис на услужливо подставленных руках и сразу провалился в беспамятство.

Очнулся Анабеев в машине. От плавного покачивания его сильно тошнило, а слабость была такой, что он не мог ни повернуть голову, ни пошевелить рукой. Носилки, на которых он лежал, были снабжены специальными ремнями, и вскоре Анабеев понял, что намертво пристегнут и укрыт шерстяным одеялом. Рядом с ним сидел человек в белом халате, курил и изредка покашливал.

— Его поймали? — шепотом спросил Анабеев, почему-то уверенный, что проспал сутки, а может и больше. Но его никто не услышал и тогда он повторил вопрос, но уже громче. — Его поймали?

— Кого? — спросил сонный санитар.

— Кузнечика, — ответил Анабеев.

— Поймали, — милостиво сообщил санитар. — И кузнечика, и паука, и Муху-Цокотуху. Все в порядке, можешь спать спокойно.

— Да нет, — раздраженно перебил его Анабеев. — Не кузнечика. Это я так его зову. Ребенка того, с окровавленными руками. Поймали?

— И ребенка поймали, — зевая, ответил санитар. — Жить будет, можешь не беспокоиться.

— А как его поймали? — заподозрив неладное, спросил Анабеев.

— Да на удочку, — спокойно ответил санитар. — На живца. Заглотнул так, что всей больницей крючок вынимали.

Анабеев застонал и попытался отвернуться. У него не было сил возмущаться вслух, и он долго и очень изобретательно крыл про себя идиота-санитара.

Поместили Анабеева в палату с таким же зарешеченным окном и двумя койками. На одну положили его, а на другую сел сопровождавший его санитар. Едва врачи ушли, как санитар, сбросил ботинки и завалился спать. Перед этим он еще спросил Анабеева:

— Ну как, силы-то есть?

Анабеев покачал головой и прошептал:

— Он и тебя убьет. Придет ночью и убьет.

— Посмотрим, — усмехнулся санитар.

Всю ночь Анабеев пролежал с открытыми глазами, глядя в окно. Там за стеклом и толстой решеткой на этот раз не было никакого дерева, и лишь ветер заунывно подпевал ночной больничной тишине.

К утру, так и не дождавшись «кузнечика», Анабеев решил, что, как только сумеет встать, сам найдет этого чертенка и скажет ему: «Гад, ты гад! Я же отец твой, а ты…» — на этом месте Анабеев задремал, и принятое решение отыскать младенца трансформировалось в его больной голове в видение: вот он поднимается по ступенькам, подходит к двери, нажимает на кнопку звонка. Ему открывает Люся. Презрительно улыбаясь, она пропускает его в квартиру и вслед за ним проходит в комнату. Не решаясь подойти к кроватке, Анабеев с трудом выдавливает из себя: «Он убил…» У него перехватывает горло, и, не стесняясь Люси, Анабеев размазывает по щекам слезы. «Ну и что, что убил? — смеясь, отвечает Люся. — Он же маленький, ничего не понимает. Что с него возьмешь, с крохотулечки? Взрослые, вон и те убивают». Люся заглядывает в кроватку, трясет погремушкой и любовно агукает. «Он и меня…» — срывающимся голосом говорит Анабеев. «И тебя, и тебя, — радостно подхватывает Люся. — Ему все равно кого. Агу-агу». «Да нет, он за мной охотится», — говорит Анабеев и делает несколько шагов к кроватке. «Это тебе так кажется, — отвечает Люся. — Убил бы он кого другого, ты бы даже и не узнал об этом. Иди, посмотри на него».

Люся поманила Анабеева, и тот послушно подошел. В кроватке лежал офицерский френч с лотерейным билетом вместо головы. Люся обняла Анабеева, сильно сдавила ему плечи и жарко зашептала в самое ухо: «Давай вместе растить его».

IV

Почти сутки Анабеев пролежал без памяти. Когда он очнулся, то обнаружил, что грудь его стянута бинтами, а из тяжелой гипсовой культи на левой руке торчат посиневшие кончики пальцев. Кроме того в палате прибавилось окон, на которых почему-то не было решеток. Рядом стояли еще несколько кроватей, и на них посапывали и храпели такие же больные.

На стене едва тлела синяя лампочка, а за неплотно прикрытой дверью кто-то негромко говорил. Анабеев попытался приподняться, но левый бок сильно болел, мешали бинты и чудовищная слабость. Повернувшись к двери, Анабеев позвал громким шепотом:

— Сестра! — Не дождавшись ответа, он почти крикнул. — Сестра!

И тут же в дверях появилась молодая хорошенькая девушка в белом халате и такой же косынке.

— Мне надо, — смущаясь, проговорил Анабеев. — Встать надо.

— Утку дать? — спросила медсестра.

Анабеев покраснел и, замотав головой, ответил:

— Нет, я сам. Помоги только встать.