На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии

Если не считать расхожую в свое время фантастическую легенду о казематах, якобы устроенных глубоко под Невой, о чем известный во второй половине XIX века петербургский поэт Дмитрий Минаев даже сочинил политический экспромт: «Здесь погребены великие цари, / Здесь золотые делают монеты, / На шпиль Телушкин лазил — эка высь, смотри! / И под Неву спускаются поэты», — то весь остальной фольклор о невольных обитателях «Петропавловского централа» имеет под собой совершенно реальные факты отечественной истории. Крепость, построенная для отражения возможного нападения шведов во время Северной войны, превратилась в обыкновенную государственную тюрьму.

Первым узником Петропавловской крепости стал сын Петра I царевич Алексей, который после нечеловеческих пыток скончался 26 июня 1718 года в одном из казематов Трубецкого бастиона. Долгое время в Петербурге бытовала легенда, что умер он в Алексеевском равелине, и с тех пор равелин носит его имя. В Петропавловской крепости была заточена легендарная княжна Тараканова, могилу которой, согласно крепостным преданиям, до сих пор можно увидеть во внутреннем садике крепости. В крепости сидели декабристы и первые революционеры. Сюда были отправлены арестованные члены Временного правительства. Известна Петропавловская крепость и массовыми заточениями. Сюда в начале XIX века были отправлены взбунтовавшиеся солдаты Семеновского полка, а почти через сто лет здесь отбывали заключение многочисленные студенты Петербургского университета за революционные выступления.

Короче говоря, романтическая Петропавловская крепость в самом центре Санкт-Петербурга долгое время была обыкновенной государственной тюрьмой. Во всяком случае так воспринимали ее все слои петербургского общества, о чем и свидетельствует городской фольклор. «Какой крепости чаю прикажете подать», — спрашивали с лакейской готовностью в ресторанах. — «Только не Петропавловской», — отшучивались посетители.

В качестве тюрьмы Петропавловская крепость давно уже не используется. Сегодня это огромный, раскинувшийся почти на всей территории Заячьего острова, исторический музейный комплекс. Но память о прежнем назначении крепости живет в фольклоре. Ранней весной, едва солнце начинает согревать гранитные стены крепости, на «Панели», как называют в народе узкую полоску земли между невскими водами и крепостными стенами, появляются первые любители раннего апрельского солнца. Раскинув руки, они распластывают свои тела на каменных плитах и надолго застывают в экзотических позах. Это называется «Загорать на панели». А самих загорающих, добровольно «приковавших» себя солнечными лучами, ироничные петербуржцы называют «Узниками Петропавловской крепости».

Уже не Одесса, но еще не Петербург

Городом наиболее близким Петербургу по менталитету надо, конечно же, признать Одессу. Основанная в 1793 году как крепость на берегу Черного моря, она всего лишь на 90 лет моложе Петербурга, основанного в том же качестве на другом, противоположном берегу государства — на Балтийском море. Разница в возрасте меньше чем в 100 лет для городов не имеет принципиального значения. А если вспомнить, что Екатерине II просто удалось осуществить первоначальную мечту Петра I о выходе в Европу через Черное море, то основание Одессы можно вообще считать несколько запоздавшим актом исторической справедливости. У Петербурга и Одессы много общего. Открытые всем ветрам морские порты. Вавилонское смешение всех мыслимых и немыслимых народов и языков, позволяющее считать петербуржцев и одесситов людьми неких новых уникальных национальностей — петербургской и одесской. Поразительное чувство юмора, замешанное на истинном интернационализме жителей и того, и другого города.

Удивительно ли, что фольклор Одессы и фольклор Петербурга не обходятся друг без друга. Причем если, например, московско-петербургский диалог чаще всего противопоставляет две столицы, то Одесса и Петербург вспоминают друг друга, когда надо что-то сравнить, проанализировать, сопоставить. «Это в Петербурге она Екатерина Великая, а у нас в Одессе — Соня Ангальтцербстская», — с подкупающей фамильярностью, как о какой-нибудь Соньке-Золотой ручке, говорят одесситы об императрице Екатерине II, бывшей принцессе Софии Августе Фредерике Ангальт-Цербстской. Впрочем, та же бесцеремонность видна и в отношении признанных авторитетов. Как в том анекдоте, где одессит расставляет приоритеты: «Москва, Санкт-Петербург, Одесса. Конечно, Одесса не первый город… но и не второй».

Но есть, конечно, между Петербургом и Одессой и некоторые различия. Строгому, чинному, всегда подтянутому Петербургу Одесса видится несколько менее собранной, менее организованной и упорядоченной, более раскрепощенной, что ли. Поэтому в эпоху перестройки в Ленинграде, которому очень хотелось стать Петербургом, появилась некая формула переходного времени: «Уже не Одесса, но еще не Петербург» и «Еще не Одесса, но уже не Петербург».

Умный в горный не пойдет, умный горный обойдет