На игле

— Э-э-э… увидимся позже, чувак. Э-э-э… прост меня, что я тут слегка на тебя наезжал… Это всё этот говнюк Доннели… охуительно мне действует на нервы. Мудозвон, каких ещё поискать надо. Я тебе потом всё разжую в деталях. Ну чего, без обид, Марк?

— До скорой встречи, Форри, — отвечаю я, причём мне удается изобразить голосом легкую угрозу, отчего говнюк слегка напрягается, хотя и не знает, чего ему ждать. Мне отчасти не хотелось наезжать на этого пидора слишком сильно. Если трезво подумать, он мне ещё может понадобиться. Но думать трезво нельзя: если начнешь думать трезво, то можно забить себе в жопу все попытки слезть с иглы.

К тому времени, когда к спустился с лестницы, мое недомогание прошло: вернее, почти прошло. Я всё ещё чувствовал боль во всём моём теле, но она меня уже не беспокоила. Я знал, что глупо думать, будто свечи начали действовать, но эффект плацебо, несомненно, имел место. Единственное, что меня доставало, — это постоянное шевеление у меня в брюхе. Мои кишки оттаивали. Я не срал дней так пять-шесть, и вот, похоже, пробил час. Пустив газы, я тут же замер, почувствовав что-то влажное на изнанке моего нижнего белья. Сердце бешено забилось в груди. Я ударил по тормозам — то есть сжал мускулы сфинктера изо всех сил. Тем не менее процесс пошел, и теперь дело могло кончиться худо, если не принять немедленных мер. Я подумал о том, не вернуться ли мне назад к Форрестеру, но мне не хотелось иметь с этим говнюком ничего общего, по крайней мере сейчас. Я вспомнил, что в букмекерской конторе в торговом центре на задах есть сортир.

Я вошёл в прокуренное помещение и прямиком направился в нужник. Там моим глазам предстало отвратительное зрелище: двое парней, стоя на пороге сортира, ссали прямо на пол, на котором уже плескалась лужа старой, прокисшей мочи в дюйм глубиной. Это мне слегка напомнило ванночку для ног, через которую проходишь, направляясь в плавательный бассейн, которых я немало повидал в детстве. Двое парней стряхнули капли и заправили болты в ширинки так же небрежно, как запихивают грязный носовой платок в карман. Один из них подозрительно глянул на меня и загородил проход в нужник:

— Толчок засорился, земляк. Тут тебе посрать не удастся. — И он махнул рукой в сторону унитаза без сиденья, наполненного коричневой водой, обрывками туалетной бумаги и плавающими кусками говна.

Я жестко посмотрел ему в глаза.

— Очень жаль, земляк, но мне туда охуительно нужно.

— Но колоться ты там хоть, блядь, не будешь?

Только этого мне и недоставало. Чарльз Бронсон из Мьюирхауса. Только рядом с этим мудилой Чарльз Бронсон смотрелся бы как Майкл Джей Фокс. Впрочем, он слегка смахивал и на Элвиса — такого, каким он, наверное, выглядит сейчас — комок сгнившего сала в форме большого плюшевого мишки.

— Ты что, охуел?

Моё негодование столь искреннее, что гнойный пидор тут же рассыпается в извинениях.

— Я не хотел тебя обидеть, брат. Просто тут молодняк из микрорайона повадился колоться в этом нужнике. А мне это не по кайфу.

— Салаги сраные, — прибавил его дружок.

— Я тут в загуле уже пару дней, брат, и мне надо срочно просраться. Очень надо. Тут засрано так, что мало не покажется, но я на это срать хотел, потому что если я не посру здесь, то я насру себе в штаны, а со мной этого ещё не случалось. Я просто нажрался как последняя блядь — вот и всё.

Говнюк участливо кивнул мне и освободил проход. Войдя в сортир, я сразу почувствовал, как моча просачивается в мои кроссовки. Я нагло соврал, сказав, что со мной этого ещё не случалось, потому что срака у меня уже прилично в дерьме. К счастью, щеколда на двери в полном порядке. Охуенно удивительный факт, если принять во внимание общее состояние сортира.

Я обтираю задницу, сажусь на холодный мокрый фаянсовый толчок, опорожняюсь с таким чувством, словно все мои потроха — желудок, кишки, селезенка, печень, почки, сердце, легкие и даже мои вонючие мозги — вываливаются в унитаз через дырку в жопе. Я еру, а мухи ползают по моему лицу, отчего у меня по спине бегают мурашки. Я хватаю одну, и она, к моему удивлению и восторгу, жужжит у меня в кулаке. Я сжимаю ладонь посильнее, чтобы обездвижить её, затем разжимаю пальцы и вижу здоровенную гнусную трупную муху, похожую на мохнатую ягоду смородины с крыльями.

Я размазываю муху по стене, изображая её кишками, кровью и мясом сначала букву «X», затем «И», затем «Б». Затем я принимаюсь за «3», но тут у меня возникают проблемы с чернилами. Не вопрос. Я заимствую недостающий материал из «X», где его в избытке, и завершаю букву «3»[2]. Затем откидываюсь назад, насколько мне это позволяет наваленная мною куча дерьма, и наслаждаюсь делом рук своих. Гнусная муха, доставившая мне столько волнений, превратилась в произведение искусства, радующее глаз. Я размышляю, нельзя ли использовать это событие как позитивную метафору для других событий в моей жизни, связанных с достижением результата через преодоление парализующего страха. На какое-то мгновение я замираю. Но только на мгновение.