На исходе дня

— Идемте-ка в другое место, — нежно и твердо взяла его под локоть Нямуните, и он мгновенно повиновался, проникся к ней доверием, которое тут же могло превратиться в подозрительность, если бы она чуть промедлила. Опираясь на ее руку, он казался моложе, однако что-то в его облике свидетельствовало: этот парень уже вкусил от запретного плода, он уже не мальчик. В широких плечах, крепкой шее, свободно вьющихся волосах чувствовалась мужественность, которую его отец скрывал под белым халатом.

— Копался в машине. Болт никак не поддавался, налег я, ключ сорвался, и вот…

Не отцу рассказывал, не Рекусу — Нямуните, признавая ее превосходство здесь, где все — блеклые стены, бледные лица, хилые цветочки в бутылках из-под кефира — лишь подчеркивало атмосферу больницы. Лучше держаться поближе к сестре, к ее ритмичному дыханию, не знающему сомнений голосу.

— Сколько дней с таким пальцем ходишь, герой? — Наримантас понюхал палец, запах ему не понравился. — Думал, пустяк? Ха! — хмыкнул отец, передразнивая его, Ригаса. Плечи парня вздрогнули. — Не слыхал, какие последствия бывают от таких пустяков?

— Доктор!.. — Нямуните укоризненно глянула на Наримантаса, потом перевела взгляд на Ригаса, несколько побледневшего при электрическом свете, отец щелкнул выключателем, пробубнив, что темно, и уже не женским, а хлынувшим откуда-то из глубины материнским чутьем поняла Нямуните незащищенность юноши. Ни вызывающий, свидетельствующий якобы о всезнании вид, ни мужественность, словно бы зачеркивающая юность, ни, наконец, наглый взгляд сводника, которым он еще недавно связывал в одно целое ее и Наримантаса, ничто не помогало сейчас ему — в глазах только ужас, страшно боится крови, особенно собственной, и эта слабость непонятным образом делает его похожим на отца, не терпящего беспорядка и расхлябанности… Однако отец не в силах обуздать сына и виноват в этой позорной — а может, вовсе и не позорной? — трусости. Хотя где и когда провинился Наримантас? Где и когда провинилась я перед тем, с татуировкой на груди? Клянется, что с ума сходит, так дико боится одиночества, что и на смерть ему наплевать…

— Что же будем делать, сестра?

Нерешительность отца немедленно передалась сыну, кажется, отпустишь руку, и забьется он, неуправляемый, в истерике.

— Действительно, что? — Ирония Нямуните отрезвила Наримантаса, он понял не только эту свою ошибку, но и целую цепочку прежних. — Может, хотите дождаться, пока у вашего мальчика начнется панарициум?

— Что она сказала? Какой такой панариц?.. — забормотал, едва не теряя сознание, Ригас.

— Сгущаете, сестра! — Наримантас прекрасно знал, что следует делать, руки его потянулись к инструментам. — А у вас, коллега Рекус, какое мнение?

— Сестра Нямуните права. Если доверяете мне, я немедленно…

— Делайте что хотите. — Наримантас отвернулся к окну, распахнул его, вновь закрыл.

— Извините, доктор Рекус, — глаза Нямуните холодно блеснули, предупреждая, что возражать не следует. — Не сердитесь, пожалуйста. Я вас уважаю, но… Доктор Жардас работал в этой области… Пригласите его, хорошо?

— Что со мной собираются делать? — дрожащими губами лепетал Ригас, вцепившись в халат Нямуните. Она легко высвободилась, не отталкивая его, от сестры веяло спокойствием и терпеливой силой.

— Ничего плохого тебе не сделаем. — Она говорила ему «ты». — Раз-два — и будешь здоров.

— Я должен знать… мне… Не позволю отрезать!

— Так мы ждем, доктор! — поторопила Нямуните Рекуса. Ригаса она уговаривала ласково, как ребенка. — Хорошо, хорошо, не будем. Ничего плохого делать тебе не будем.

— Из-за такой ерунды шум?

От появления Жардаса, от его громкого голоса в перевязочной стало как-то тесновато. Наримантас покосился на него, будто впервые видел, и снова отвернулся к окну.

В сильных, поросших рыжими волосками руках блеснул ланцет, брызнул гной, и операция, продолжавшаяся минуту, закончилась.

— Разок-другой промоем, и сможешь жениться, парень, — по своему обыкновению не очень изобретательно пошутил Жардас.

— А… сустава не надо будет… удалять? — Ригас никак не мог совладать с непослушными губами, ужас уполз в угол вслед за полетевшим туда комком марли, но не вернется ли он назад, разбухнув в темноте? Операция не всегда все кончает… Разве не так случилось с этим пресловутым отцовским Казюкенасом?

— Ну, что ты! — погладила его по плечу Нямуните, закончив перевязку и обрезая бинт.

— Скажи спасибо сестре и коллегам! — торжественно провозгласил Наримантас, словно это была не минутная процедура, а значительная, серьезная операция и они, без слов перебрасываясь взглядами, радуются удаче. Бодрым, немного виноватым голосом извинился, что сам не проявил достаточной решимости.

— Из всех благодарностей признаю только сто граммов! И необязательно из хрустальной рюмки! — шумел Жардас. — Плеснули бы, что ли, спиртика, Касте? Ах да, все забываю, что вы враг алкоголя!

— Устаревшая информация, доктор Жардас! — Нямуните вздернула подбородок — она целила в Наримантаса, которому всего несколько минут назад сочувствовала и которого старалась уберечь от потрясения.