На исходе лета

На несколько долгих мгновений Хенбейн завязла в разложившейся плоти своего отца и закричала от ужаса. Но она нашла в себе силы справиться с оцепенением, рванулась и оставила растекающуюся слизистую лужу позади. Из потревоженной жижи поднялось еще большее зловоние. Преследователи остановились как вкопанные.

Одни отступили назад, другие — слишком поздно! — обнаружили, что их ноздри и рты забиты отвратительной массой, и не смогли удержать выворачивающую внутренности рвоту. Остальных, отставших, охватил ужас; под оглушительные крики и приказы Люцерна они развернулись и убежали, со слезящимися невидящими глазами, борясь с позывами тошноты.

Но если кто и поразил всех без исключения, так это Люцерн. Сутолока и смятение не позволяли ему пробиться вперед. Но его ничуть не мутило, смрад будто не действовал на него. Гниение смерти не имело над ним власти.

— Хватайте ее! — кричал Люцерн, но никто его не слушал.

— Тогда поднимайтесь на поверхность! — пришлось приказать ему. — Разыщите ее, и суд Слова через меня свершится над ней!

По знакомым ему тоннелям Люцерн повел их наверх. Обряд свершился, и власть перешла в другие лапы. Новый Господин Слова стремился покарать Госпожу, чью власть украл.

?

А тем временем в самой глубине Верна одинокая Хенбейн бежала от расползающегося трупа отца. С трудом сохраняя сознание, задыхаясь, она бежала в отчаянии, не зная, что ее никто не преследует. Она стремилась на свет и воздух, чтобы спастись от духа разложения. От власти она бежала к безвластию, от владычества к полной незначительности.

Чем дальше убегала Хенбейн, оставляя позади смрад, тем сильнее она ощущала свежесть жизни впереди. Дальше, дальше, к сверканию нового дня.

Она смеялась, плакала и шептала на ходу:

— Веди меня, помоги мне, направь меня туда, где живут те, кого я так давно потеряла. Веди меня…

Хенбейн шла тем же путем, каким шел когда-то Мэйуид; она неслась по следам храброй Сликит, словно чувствуя, что этой дорогой убежали ее дети, чьих имен она еще не знала.

— Помоги мне? — шептала Хенбейн на бегу.

И тоннель помог ей, и воздух очистился, а на поверхности над Верном сиял добрый свет, и она увидела великолепие солнца в небе и обрела новую надежду.

— Дай мне силы! — взмолилась Хенбейн, когда лучи озарили ее старую шкурку, а потом повернулась и пошла через вернские холмы искать тот свет, который у нее еще будет время найти.

— Я найду вас, — шептала она своим давно утраченным детенышам, — и вы научите меня тому, что не было мне дано.

Среди унылых торфяных болот вдруг показалось озеро. Не черное и заросшее, какими обычно бывают озерца в этих местах, а голубое и чистое, как летний день, оно отражало высокое небо. Хенбейн подошла к нему и совершила омовение.

— Свет, заставивший сверкать эту воду, возродил меня, — произнесла она и, выйдя на поросшее вереском открытое место, чтобы высушить шерстку, ощутила, как улетучивается унаследованное ею от родителей зло.

— Мое имя больше не Хенбейн, — сказала она. — Какая бы задача теперь ни стояла передо мною, обещаю, что выполню ее хорошо.

Солнце начало гаснуть, и особая, волшебная темнота Середины Лета укрыла кротиху. Кротиху, которая отныне была уже не Хенбейн, а никому не известной кротихой.

В эту особую ночь другие кроты, вдали от системы под названием Верн, кроты, чьи сердца обращены не к темному звуку Слова, а к великому Безмолвию Камня, гладили лапами друг друга, поднимали глаза к небу и молились за тех, кому повезло меньше, чем им, за тех, кто блуждает и ищет самое трудное из всего — лучший путь.

Так в ночь Середины Лета одна старая кротиха обрела свободу — свободу найти то, что когда-то у темного, грозного озера перед Скалой родители отняли у нее.

— Куда идти? — спрашивала она себя.

А потом со вздохом, наконец доверившись себе, пошла вперед.

Куда?

Кроты, пусть она идет за нашими молитвами…

Глава одиннадцатая

В эту же ночь в далеком Данктоне проходил Посвящение Бичен. По другому обряду, не менее древнему, чем тот, свидетелями которого мы стали в Верне, но наполненному любовью и проходившему перед Камнем.

На широкой поляне, стоя перед кротами, с которыми подружился в июньские дни, Бичен принял участие в том великом Летнем ритуале, что знаменует переход крота во взрослое состояние.

На том же месте, где давным-давно стоял отец Триффана Брекен, а когда-то и сам Триффан, теперь стоял Бичен. Многих из толпящихся вокруг, чтобы с гордостью засвидетельствовать произнесенные Триффаном ритуальные слова, мы уже знаем.

Там были Фиверфью — мать Бичена, Мэйуид со Сликит, добрый храбрый Бэйли, Скинт и Смитхиллз, Маррам — сильные кроты, которых возраст утомил и сделал медлительными, но еще не одолел окончательно.

Были и другие наши знакомцы, изгнанники Данктонского Леса, — Доддер и Мэддер, а с ними ворчливая Кроссворт и веселый умный Флинт.

Здесь были также Тизл и старый Соррел Файфилдский, их тела сморщились, но души сверкали ярко, как звезды, зажегшиеся в небе, когда на холмы и лес стала наползать темнота. Рядом стояли Хей, и Боридж, и Хизер.