На исходе лета

— Наверху, у Камней. Он, наверное, бесится от возмущения, — последовал ответ. — Только что был здесь, пытался навести порядок, коротышечка, а мы сказали, чтобы катился отсюда. Что он и сделал! Ха-ха-ха!..

Крот отвернулся, прочие наблюдавшие снова расхохотались, а Мэйуид и остальные с угрюмым видом двинулись дальше.

У самих Камней стоял такой хохот, что его слышно было издалека, и, добравшись туда, путники увидели форменное столпотворение. Несколько кротов резвились среди самих Камней, кто-то пел, кто-то хохотал, кто-то дрался.

Побледнев, Мэйуид остановился с краю и смотрел с ужасом и отвращением. То, что считалось святейшей ночью, в Роллрайте превратили в разнузданное веселье.

Кроты так погружены были в свои непотребные развлечения, что никто не заметил в тени за кругом вновь прибывших. Никто не заметил ни отрешенно смотрящего Бичена, ни потрясенной Мистл. Никто не заметил Букрама, вытянувшегося в струну позади Бичена и что-то яростно бормочущего про себя.

Это место действительно предназначено было для празднеств в особую ночь, знаменующую великую перемену в природе, когда темнота вновь уступает место свету. Однако сначала кроты, преисполнившись почтительности, должны поблагодарить Камень, помолиться, в молчании постоять у него и только потом чинно удалиться от Камня и всей общиной насладиться благодарственным пиром.

Но уж во всяком случае не так, как это происходило в Роллрайте в ту ночь, чему свидетелем стал Крот Камня и чего он никогда больше не увидит.

— Смотри! — тихо сказала Сликит Мэйуиду, указывая на шумную толчею. — О, посмотри, дорогой!

Сама же она не могла больше видеть словно лишившихся разума кротов, ища утешения у Мистл и Бичена.

Но Мэйуид смотрел и видел — и знал, что нужно делать.

Дело в том, что в самой гуще так называемых последователей Камня, у величайшего в этом огромном кругу Камня, стоял чумазый крот: маленький, шерстка вся в пыли, когти в грязи. Он устремил взор вверх, на Камень, и, наперекор происходящему вокруг, пытался произнести молитву. Это было непросто, — казалось, он не может выговорить ни слова. Ни единого. Немые слезы текли по его рыльцу. Он не находил слов для молитвы и наконец опустил рыльце, словно не смея больше смотреть на Камень.

А рядом, тщетно пытаясь утешить его, стояла кротиха, тоже небольшая, но больше своего друга. Она накрыла его лапами, словно пытаясь защитить от шума вокруг, и вертелась во все стороны, крича на веселящихся кротов, чтобы те успокоились и помолчали.

— Это Хоум, — сдавленно проговорил Мэйуид. — А рядом Лоррен.

Потом, велев остальным оставаться на месте, он двинулся в круг и медленно, но решительно стал проталкиваться сквозь толпу к своему старому другу.

Трудно сказать, когда Лоррен заметила его, но внезапно ее безнадежные крики прекратились, на ее рыльце мелькнуло удивление, потом надежда, а когда Мэйуид приблизился — невероятное облегчение.

Она обернулась к Хоуму, что-то шепнула ему, и он тоже обернулся.

Сначала маленький крот казался ошеломленным, потом его глаза наполнились радостью, затем в них отразились скорбь и стыд, и он, как безумный, затряс головой, словно говоря: «Нет, не сейчас и не так я хотел снова встретить тебя!» Но Хоум не рожден был для речей, он только тряс головой и плакал.

Когда Мэйуид приблизился и поздоровался с обоими, Хоум сделал такой беспомощный жест отчаяния, что Сликит вскрикнула и задохнулась от жалости.

Добравшись до Хоума и Лоррен, Мэйуид сказал им что-то. Потом, посреди не умолкавшего вокруг веселья, медленно повернулся к Бичену, которого так никто и не замечал.

Мэйуид еще что-то прошептал. На рыльце Хоума отразилось недоверие, он прижался к Лоррен, потом в глазах его появилось несказанное изумление. Потому что из тени, медленно и величественно, словно это пришел в движение один из Камней, вышел Бичен.

В его глазах не было доброты и нежности.

Но не было в них и укоризны; он вообще не смотрел на кротов: в полном отчаянии он устремил взор на огромный Камень, перед которым так беспомощно стояли Хоум и Лоррен.

Глаза Бичена словно ловили блеск звезд и луны, его шерстка горела страшным огнем, его когти сверкали. За ним шли Букрам, Мистл и Сликит, и с их приближением шум начал стихать. Кроты расступались перед Биченом; тех, кто не увидел его и продолжал петь, спорить или шуметь, одергивали остальные. Кроты сгрудились вокруг, чтобы лучше видеть, и с трепетом смотрели на него.

Когда Крот Камня подошел к Хоуму и Лоррен, те словно тоже озарились его светом, и на огромный Камень также упал свет.

Один из гвардейцев начал подбадривать толпу, шутя и спрашивая, что произошло, но кроты, мгновение назад неистовствовавшие в веселье, повернулись к Бичену и замолкли.

— В веселье нет стыда, — сказал Бичен, — если это не ложное веселье, призванное скрыть испуг в сердце, и если это не маска, прячущая собственную пустоту. А потому, если вы не напуганы и живете полной жизнью,— танцуйте, пойте, я присоединюсь к вам!

Он осмотрелся вокруг, поглядел на одного крота, на другого, потом протянул лапы и улыбнулся. Но улыбка его была мрачна. Никто не танцевал, никто не пел.