На Юг, к Земле Франца-Иосифа

На десятый или одиннадцатый день после нашего отхода со «Св. Анны», когда мы были от нее в верстах сорока, три матроса: Пономарев, Шабатура и Шахнин — не выдержали и стали просить меня отпустить их обратно на судно, так как они устали и не надеются дойти когда-нибудь до берега. Эти матросы, собственно говоря, отнюдь не были слабее других, и я бы даже сказал, что, напротив, они были здоровее многих. Но они ожидали дней через пять, через шесть увидеть землю, а дней через десять уже высадиться на нее. Идти же по дрейфующему льду месяц, а может быть и больше, им вовсе не нравилось, и они предпочитали вернуться на судно, где пока они могут жить сравнительно в тепле и сытно. Так как все уходили с судна добровольно, без всякого принуждения, к тому же наше положение я считал далеко не блестящим, то я и не счел себя вправе противиться желанию этих трех лиц.

Метелей за эти дни не было, лед был в сравнительно спокойном состоянии, т. е. перестановок отдельных ледяных полей относительно друг другу мы не замечали, а след, оставленный семью нартами и четырнадцатью людьми, был слишком заметен, так что найти дорогу на «Св. Анну» было возможно. Уходящие отказались брать с собой нарты с каяком. Взяли с собой винтовку, патроны, теплую одежду, заспинные сумки с сухарями и на лыжах отправились в путь. Я полагаю, что на следующий день они прибыли благополучно на «Св. Анну».

На всякий же случай мы решили простоять еще сутки на месте, чтобы ушедшие могли вернуться к нам, если почему-либо потеряют дорогу на судно. За это время мы разобрали двое нарт и два каяка на топливо. Обшивку с каяков мы сначала стелили в палатке на снег, но потом и ее пришлось сжечь.

Пономареву я дал письмо для передачи Брусилову, в котором описал наше положение. Таким образом, теперь нас при пяти нартах осталось 11 человек: Луняев, Максимов, Нильсен, Конрад, Смиренников, Регальд, Баев, Архиреев, Шпаковский, Губанов и я сам.

Способ нашего передвижения оставался все тот же, т. е. мы продолжали перетаскивать свои нарты в большинстве случаев за два приема, а иногда и за три.

Очень редко попадались нам большие поля молодого льда с тонким и крепким слоем снега. Но изредка все же бывали такие счастливые для нас дни. Тогда уж мы тащили все нарты сразу и были очень довольны, что не придется нам проходить путь дважды. Если же при этом еще был попутный северный ветерок, то мы ставили на каяках паруса, которые хотя и немного, но помогали нам.

Приближалась весна. Сильнее прогревало солнце в полуденное время, но таяния еще не было. Снег только начал покрываться тонкой, гладкой матовой коркой, очень сильно отражающей свет. В конце апреля почти у всех нас стали болеть глаза. На «Св. Анне» только некоторые из нас страдали этой болезнью, и обыкновенно она скоро проходила после того, как больной посидит несколько дней в помещении. Настоящих предохранительных снеговых очков у нас не было. Еще на судне машинист Фрейберг сделал нам всем по паре очков, но нельзя сказать, чтобы эти очки достигали своего назначения. Стекла для них делали из темных четырехгранных бутылок от «джина». Надев такие очки, мы ничего не видели впереди, поминутно спотыкались в ропаках, перевертывали нарты, падали сами, но глаза по-прежнему болели невозможно, и слезы текли горячими струями. В передних нартах обыкновенно шли счастливцы, «зрячие», а «слепцы» тянулись по следам, с закрытыми глазами, только по временам посматривая сквозь ресницы на дорогу. Но бывали дни, когда глаза болели у всех и болели нестерпимо, тогда уж приходилось целый день сидеть в палатке, ожидая, когда отдохнут глаза от этого нестерпимого, сильного света. Глаза болели не только при ясной солнечной погоде. Часто небо было покрыто облаками, солнце не было видно, даже горизонт был закрыт какой-то мглой, но глаза болели не меньше. Если утихала самая резь в глазах, то в них оставалась еще какая-то муть, и все предметы мы видели как бы в тумане.

Тяжел, мучителен был наш путь, но еще мучительнее становился он, когда болели глаза. Живо, как будто это было только вчера, встает перед моим мысленным взором следующая картина, которой я, кажется, никогда не забуду.

Большое ровное поле с неглубоким снегом. Далеко сам я не вижу, но мой спутник говорит, что вдали чуть видны хребты торосов, между которыми попадаются очень высокие холмы. Что там за этими торосами? Может быть, забравшись на один из этих высоких холмов, мы увидим на горизонте землю… Хотя бы чуть-чуть видную отдаленную землю, голый безжизненный утес.

Или, может быть, эти тороса образовались около большой полыньи, по которой нам удастся, наконец, поплыть на каяках на юг, на которой много «выстает зверя», так необходимого, нам на топливо и на мясо.

Длинной вереницей растянулись пять каяков, из которых четыре каяка тянут по два человека, передний мой — три. Я иду во втором ряду, так как положительно не могу смотреть.