На южном фронте без перемен

— Тут где-то в тылах большой госпиталь, — подумав, сказал он. — Топай, Коломейчук, туда своим ходом. Вряд ли тебя кто остановит. Кому ты нужен?

Получив разрешение, Федя исчез. Больше я не видел его никогда. По слухам, после госпиталя он попал вообще в другую часть и служил уже там. Возможно ли это? По идее — нет, но в жизни чего только не бывает! Может быть, и правда перевелся. Может, ему там было лучше, чем у нас.

В сумерках подошёл капитан Донецков с приказом вести беспокоящий огонь. Ну, вести так вести, делов-то! Капитан ушёл, а мне удалось задремать.

Пробуждение мое оказалось не особенно приятным — я элементарно замерзал. Причина была проста: в отсутствие Коломейчука следить за костром оказалось некому. И он тихо затухал. Ленивые бойцы, не думая ни о чем, дрыхли без задних ног.

Мне пришлось подняться, пинками поставить на ноги остальных, и выразительно показать на едва тлеющую золу.

Волков, в свою очередь, сорвал злость на рядовом составе. Лисицын, громко проклиная войну, выполз наружу и побрёл искать топливо, а небо внезапно озарила ярчайшая вспышка. Осветительная бомба на парашюте зависла над поселком. Стало светло как днём. Жёлтый свет чем-то напоминал новогодние салюты, и все заворожёно уставились в небо.

— Э-э-э… — вспомнил я. — Давайте заряжайте, пока видно. Надо же выстрел произвести.

Шиганков с видимым удовольствием пошёл стрелять — днём-то кто бы ему это позволил? Пушка грохнула, вылетела пустая гильза. Солдат вернулся с тупым лицом и пустыми глазами — он явно не ожидал от отдачи такой силы. Наверное, в голове у него все звенело, и он слегка оглох.

Через полчаса к орудию отправился Лисицын. А я то дремал, то снова просыпался от выстрелов. Тогда мне приходилось выбираться из ямы и ходить по позиции вперёд-назад: больные колени никак не хотели униматься.

Где-то в час ночи я отправился в тыл — к машине. Логман, само собой, спал, но даже разбуженный мною, никакого возмущения не проявил, а спокойно отправился на позиции. «Есть всё-таки совесть у парня», — подумал я, неторопливо занимая нагретое место. Периодически где-то в районе в посёлка хлопали разрывы, и под этот убаюкивающий аккомпанемент я провалился в сон…

Глава 19

И второй день сражения начался буднично.

По привычке я отправился в кустарник для отправления естественных надобностей, но вскоре понял, что это может стать экстремальным занятием — в воздухе нет-нет, да свистели шальные пули. Поэтому засиживаться я не стал, а быстро отправился на позиции к Рустаму. Впрочем, он встретился мне еще по дороге.

— Тут корреспондент с «Красной Звезды» приезжал, — довольно улыбался Рустам, — обещал про меня написать.

Зариффулин похлопал меня по плечу, и ушел завтракать. Рустам выглядел настолько довольным, что я даже позавидовал ему. Правда, по дороге на позицию завидовать перестал.

«А что могли бы написать в газете обо мне?», — подумал я. — «Что я такого сделал? По большому счету — ровным счетом ничего. Я даже свои обязанности толком не исполняю. И что написал бы корреспондент? Наврал бы с три короба, а мне потом было бы очень совестно перед товарищами. И я бы ходил и молился, чтобы эту газету никто не прочитал. А все равно, по закону подлости, как раз ее бы и прочитали. Оно мне надо?».

Успокоив себя такими уничижительными рассуждениями, я вновь расстроился, когда увидел, что и танк, и «Шилка» от нас уползли. Мой левый фланг полностью оголился.

«Вот, блин!» — пришло мне в голову. — «Как обычно: все самое интересное происходит на другой стороне».

Я залез в свой окоп, внимательно осмотрел поселок в бинокль, не заметил ничего нового, и отправился бесцельно бродить по позиции.

Впрочем, вскоре три орудия Зариффулина открыли беглый огонь. Я решил не отставать. Так как никаких конкретных указаний не было, и видимых целей не наблюдалось, я подошел к делу творчески. Мне пришло в голову, что простреливать Первомайский можно на всю его глубину. Для этого, не меняя установок угломера, достаточно менять прицел на сто метров, чтобы полностью прострелять одну узкую полосу. Затем можно изменить угломер, и таким же макаром прострелять другую полосу, затем третью… На сколько хватит снарядов, или пока нас не заставят прекратить огонь. Сказано — сделано! Шиганков заряжал, я наводил, и производил выстрел. Под шумок я выпустил по поселку и те десять снарядов, в которые мы не смогли вкрутить взрыватели.

Однако наедине с расчетом и орудием я оставался недолго. Откуда ни возьмись, появились капитан Донецков, пара папоротников, и контрактники.

— Куда стреляешь? — спросил меня капитан.

Я объяснил. Он заржал.

— Давай я буду наводить, — сказал мне Донецков, — есть цели поважнее.

Я молча отошел от пушки. Шиганков привычно загнал снаряд в казенник, Донецков принялся наводить, папоротники и ваучеры сгрудились возле него, как будто думали что-то разглядеть.

В этот момент я явственно услышал свист пули. Публику перед орудием смело в мгновение ока. Сам я прыгнул за бруствер. Некоторое время мы все выжидали, потом капитан все же подбежал к пушке, произвел выстрел, и снова укрылся, от греха подальше.