На изломе

Ворота с громким визгом отворились, и из них медленно вышли два парня, босоногие, с ремешками на головах, неся за концы рогожу, на которой недвижно лежало тело. Стрельцы сразу встрепенулись.

– Куда? Кто? – окликнули они.

Вышедшие рассмеялись.

– Спите, – сказал один, – свое добро несем.

– Мастера! Не видите, что ли! – ответил второй, и они пошли вдоль тына, свернули за угол и стали по скату спускаться к мрачному темному зданию.

Неустрой и Шаленый тихо двинулись за ними и невольно вздрогнули, увидав, куда они держат путь. Они шли прямо к «Божьему дому», из которого доносился невероятный смрад разлагающихся трупов. В этот дом – вернее, склеп – складывались трупы всех неизвестных, поднятых на улицах Москвы мертвецов. Были тут опившиеся водкой, замерзшие, вытащенные из воды, были тут и убитые, и раздавленные. Всех клали в одно место и держали до весны, когда хоронили зараз и в общей могиле. Случалось, к весне скапливалось триста – четыреста трупов, и едва наступала оттепель, как тяжелый смрад от них разносился по всему городу.

Неустрой не выдержал, и, как только носильщики завернули за угол, он подбежал к ним и сказал:

– По приказу мастера!

– Получай! – добродушно ответил шедший впереди и ловким движением сбросил наземь неподвижное тело.

– Мертвый? – испуганно спросил Неустрой.

Носильщики засмеялись.

– Встряхни и очухается.

– Нешто можно было его живым выволочить? Духа! – укоризненно сказал другой.

Неустрой и Шаленый нагнулись над товарищем. Шаленый вдруг выпрямился.

– Кровь! – сказал он глухо.

– Где?

Шаленый указал на ноги носильщиков. Голые, они были испачканы кровью.

Носильщики грубо засмеялись.

– И уморушка! – сказал один. – Али, милый человек, нашего дела не знаешь?

– Заходи, покажем, – с усмешкой сказал другой.

– Тьфу! Пропади вы пропадом! – сплюнул Шаленый и торопливо зажал в кулак большие пальцы от сглазу или наговора.

Носильщики, смеясь, удалились и скоро скрылись за уголом забора.

– Понесем, бери! – сказал Неустрой, хватая недвижного приятеля за ноги.

– А деньги? – раздался подле них голос, и они увидели приземистого, большеголового Ваську.

– Получай! – ответил ему Неустрой и торопливо отсчитал монеты. – Бери, что ли! – крикнул он товарищу.

Они ухватили тело за ноги и за голову.

Мальчишка оскалил зубы.

– А хошь, крикну государево слово, а?

– Дурак! – задрожав, ответил Неустрой. – Оговорим твоего батьку, да и тебе влетит.

– Го-го-го! – загоготал Васька. – Так оно и было! Батьку-то не оговоришь, он тебе язык вырвет. Щипцы в рот!

– Уйди, окаянный!

– Хошь, закричу? – дразнил мальчишка и словно бес прыгал подле них на одной ноге.

– Дай полтину! дай! молчать буду!

Невыносимый смрад доносился из склепа, страшным призраком чернел приказ под серебристым светом луны, а мальчишка, сверкая огненной балкой, прыгал и вертелся подле них, говоря:

– Дай полтину, а то закричу!

– Дай ему, бесу! – прохрипел Семен.

– Лопай, пес! – кидая монету, сказал Федька.

Васька схватил ее и завертелся волчком.

– Го-го-го! – прокричал он. – Вот славно! Ужо приходите в приказ, я вас плетью бить буду. По-легкому, только клочья полетят.

– Ооо! – раздался протяжный вой из-за тына.

– Бежим! – закричал Семен, и они бегом пустились по пустынной дороге, волоча за собой товарища.

– Приходите! – кричал вслед Васька и хохотал визгливым хохотом.

Они пробежали саженей сто и без сил упали на траву.

– Уф! – простонал Семен. – Ну и ночь!

– Проклятущий мальчишка, – проворчал Федька.

– Тимошкино отродье, змеиный яд, волчья сыть, сатанинский выродок! – залпом выругался Семен.

– Одначе, что же это Мирон-то наш? Потрем? – предложил Федька, и они дружно стали встряхивать своего товарища, бить по спине, тереть ему уши и дуть в лицо.

От такой встряски очнулся бы и мертвый, и Мирон скоро пришел в себя, вырвался из их рук, сел и бессмысленно огляделся.

– Мирошка! Атаман! Кистень! – восторженно воскликнул Семен. – Ожил, родитель!

– Чего зенки-то ворочаешь, – усмехнулся Федор, – вызволили небось!

Одним прыжком Мирон вскочил на ноги.

– На свободе? – воскликнул он, радостно озираясь. – Ой ли! Ты, Неустрой! И ты, Шаленый! родные мои! – Он крепко с ними поцеловался. Потом передохнул и заговорил:

– Я не чаял выбраться! ни-ни! Пока деньги были, от пытки откупался, послал вам весточку, да думаю: где уж! А вскорости на кобылку лезть. Так и решил: прощай мое правое ухо! Ан и вы, мои золотые!

– Стой, атаман, прежде всего выпить да поснедать что-нибудь надо, – сказал Семен, – чай, отощал с монастырской еды!

– Верно, что отощал, – засмеялся Мирон, – во как! Там, милые, корочками кормят, да и то не всяк день.

– Ну, так идем!

– А куда?

– Да к тому же Сычу. Он, чай, ждет не дождется дружка.

– И то! – засмеялся Мирон. – Я ему во сколько добра таскал. С меня жить пошел.

Они дружно двинулись по дороге, спустились к самой Москве-реке и пошли ее берегом, пробираясь к Козьему болоту, супротив которого находилась рапата Сыча.

– А много дали, братцы, выкупа? – спросил по дороге Мирон.

– Пять Тимошке да его щенку полтину! – ответил Федька.

– Что брешешь, – перебил его Семен, – пятнадцать!