На изломе

– Чарку выпью, пожалуй, – согласился князь. Урусов обрадовался и сам выбежал распорядиться. Петр усмехнулся. Человек обхаживает его, угодить хочет, а все-таки царю по чести отписать надо. Что ж, что он царю прямит? Прямить прями, да и разум нужен. Воевода в таком месте должен быть тверд и умом, и духом.

– Ты моего меда испробуй, – говорил воевода, – вот мед так мед! Такого у царя не сыщешь. Мне его одна бабка-шельмовка варит… Откушай во здравие!..

Петр выпил, и нега разлилась по его членам.

– Добрый мед!

– Да! – вздохнул воевода. – Вот жить бы да радоваться только, а тут одни хлопоты. Сейчас, ты ушел, ко мне двух скоморохов привели. Песни играют самые супротивные, слова говорят такие вздорные и все с посадскими. Взял их на дыбу, а они, волчья сыть, мы, гыт – слуги Степана Тимофеевича! Тьфу! Завтра вешать буду…

Он вздохнул и опять начал свои речи:

– Кругом что море кипит. Так и глядит каждый, как заяц, к ворам убежать. Придет вор, борони Господи, сейчас надо будет посады выжечь, потому от них вся крамола. Теперь уж и на правеж их, дьяволов, не ставлю. Думаю, пождите, придет еще времечко. Да ты спишь, князь? Ну Господь с тобой! Я пойду! Слышь, ты тоже в поход сбираешься?..

– Беспременно! – ответил Петр через силу.

Глаза его уже слипались, и он, едва ушел воевода, успел только раздеться и лечь на лавку, как тотчас захрапел богатырским храпом…

На другой день он вместе с Барятинским выступил в поход.

Князь дал ему целый полк и полсотни казаков.

– Много дела будет, – сказал он, – до Симбирска нам по людям идти придется, и торопиться надо! Слышь, им последние часы идут!

И правда, всю дорогу им приходилось прокладывать по людям. Со всех сторон к Симбирску двигались толпы возмутившихся крестьян и посадских. Шли чуваши, мордва, татары.

Эти скопища загораживали дорогу, иногда решались на нападение, и их то и дело приходилось рассеивать.

– А ну, князь, ударим! – смеясь, говорил Барятинский Петру, и они скакали на мятежников с какой-нибудь сотней казаков и разбивали их одним натиском.

– Кого поймаешь – вешай! – отдавал суровый приказ Барятинский казакам, и то там, то сям на деревьях вздергивались глупые ослушники.

Войско шло по трупам и меж трупов.

Петр смутился.

Война ли это?..

Наконец стали попадаться воровские казаки. С ними стычки были уже опаснее. Скоро добыли языка, и пленный сказал:

– Вся наша сила под Симбирском, там и батюшка Степан Тимофеевич!

– Значит, Симбирск еще не сдался?

– Завтра возьмем! – хвастливо ответил пленный. – Им там и жевать нечего.

– Завтра мы там будем!

Волнение охватило всех, начиная с начальников до последнего обозного.

«Поспеть бы!» – думал каждый, и войско почти бежало, поощряемое князем.

Они поспели под Симбирск и успели разбить Разина наголову. Сам он бежал, оставив на произвол судьбы своих приверженцев, и они головами своими расплатились за свое ослушание.

Бунт был прекращен с разбитием главных сил. Оставалось водворить порядок и добить остальных воров, рассеянных по взятым городам.

Войско Барятинского разделилось.

Он предложил князю Петру с полком стрельцов и одной сотней казаков идти на Тамбов, а оттуда вернуться в Саратов, где его будет ждать Барятинский.

– Ехать так ехать! – сказал Кряж, когда узнал про решение своего господина. – Будем их ловить да стегать!..

Князь Петр двинулся.

Тяжелой кровавой работы оказалось много, и князь с радостью бы вернулся в Москву, если бы в этой грозной роли палача-укротителя он не видел бы службы царю.

В Тамбове он забрал Ивашку Хлопова, тамошнего атамана, и сотню-другую пьяных казаков. Главная сила разбежалась, и князь послал ловить ее по дорогам, казня в Тамбове ослушников и вводя прежние порядки.

Усталый от тягостной работы, поздно вечером сидел он в воеводской избе, когда вошел Кряж и с таинственным видом приблизился к нему.

– Государь, – сказал он, – наши тут трех казаков полонили и с ними девку.

– Ну так что ж? – равнодушно ответил Петр. – Девку хоть отпустить, а тех в темницу до завтра, да в колодки забить!..

– Не то, – ответил Кряж, – а девка-то…

Князь невольно вздрогнул и поднял голову.

– Что девка?

– Девка-то, не во гнев твоей милости, та самая полька, что в Витебске-то.

– Анеля? – вскрикнул князь, вскакивая.

Кряж кивнул:

– Она самая! – и прибавил: – Узнала меня! На коленки стала, руки целует… Худущая!..

– Веди ее! Сюда веди!

– Мигом!

Кряж бросился к двери, а Петр беспокойно заходил по горнице.

Анеля! – и вся его юность мелькнула перед ним. Его молодая, горячая, его первая любовь!.. Анеля! С ней вспоминалось все, что есть самого дорогого в жизни…

Дверь скрипнула, и Кряж втолкнул в горницу молодую женщину с бледным, исхудавшим лицом.

XV Одна из историй XVII века

– Анеля! Ты ли это? – воскликнул изумленный Петр, глядя на вошедшую.

Она порывисто рванулась к нему, упала на колени, протянула к нему руки и быстро заговорила:

– Князь, светлость моя! Не вели меня казнить. Ни в чем не виновна! Ради старого, помилуй меня!

Ее лицо выражало ужас. Губы побледнели, глаза расширились. Петр смутился и нагнулся поднять ее с пола.

– Что ты? Оставь! Никто не обидит тебя! Встань!