На изломе

Моим чичероне80 оказался местный пацанчик лет десяти с украинским именем Остап. За десятку он брался провести меня мимо очереди. Десятку я дал, он сунул ее в карман модной джинсовой куртки и скомандовал:

– Езжай.

– Куда?

– Ты чего, дядя? Не видишь, встречка свободна? Давай туда.

Мы объехали очередь, прокатились мимо блока. Камуфляж и противосолнечные очки, черные береты – могу деньги поставить, что это не милиция. У одного я увидел автомат.

– Сюда вставай, дядя. Бывай.

– Подожди, – я вытащил сторублевку. – Хочешь?

Пацан какое-то время колебался между жадностью и страхом – но жадность победила.

– Чо надо то? Водки сегодня нет.

– А сигареты?

– Мальборо, сотка блок.

– Ты мне лучше расскажи, что тут делается, по жизни…

Пацан затравленно посмотрел на меня, и понял, что в ловушке. Что не успеет.

– Ты чо, мент?

Я улыбнулся на тридцать два – так что стали видны коронки.

– А чо, похож?

Пацан сплюнул, прямо на коврик под ноги. Причем сделал это так, что ростовским, одесским и ленинградским шпанюкам только умереть оставалось от зависти.

– Зря ты туда едешь, дядя, – сказал пацан, – там таких, как ты, сильно не любят. Особенно, если пальцы расширять…

– Каких таких?

– Москалей, вот каких!

С этими словами – пацан сделал попытку вырвать у меня сторублевку, но я не дал. Сказав про меня что-то нелицеприятное на украинском, он выскочил из машины и побежал к незаконному КПП. Я поспешно тронулся – еще разборки не хватало…

За поворотом я съехал на сельскую дорогу и подождал немного. За мной никто не гнался…

…

Трускавец находился в Карпатах, это был небольшой городок, около которого находилось множество санаториев республиканского и союзного значения. Все это примыкало к Карпатам – длинной, уходящей в Европу старой горной цепи. Конечно, местные горы не сравнить с тем же седым Кавказом – но все-таки это были горы. Невысокие, поросшие лесом, похожие на горы на Урале и в Сибири, на которых мне приходилось бывать…

Здесь же в сороковые много лет шла партизанская война – но не та, о которой снимают фильмы и пишут книги, а другая – та, о которой стараются забыть. Война против СССР, против советской власти.

Бандеровщина…

Где находится санаторий МВД – я знал, а здесь – купил карту. Одежда, которая на мне была – грубая, неяркая и прочная – позволяла ходить по лесу. Стечкин был при мне, а в карман я сунул старый ПМ, выданный мне в гостеприимной квартире на киевском левобережье. Машину я отогнал в лес, снял провода и еще кое-что и спрятал – и запомнил где. Московская закалка – просто так машину нельзя оставлять, на-раз угонят.

Лес как лес. На афганский не похож – я был в афганских лесах81, знаю что говорю. Что бросалось в глаза – почти нет сельхозтехники, зато время от времени встречаются одинокие домики – хутора. Жить на хуторе – это круто…

Закарпатье, близ Мукачево. 03 июня 1992 года.

Примерно в это же самое время – интересные события происходили в Мукачевском районе, в Закарпатье. Это тоже область, которая была присоединена к СССР по итогам Великой Отечественной, но живут там не западные украинцы, а несколько другие народы и народности – русины, румыны, венгры. Их язык – не похож ни на один другой здесь существующий, это смесь русского (русинского, представлявшего собой тот же русский, но искаженный за восемьсот лет существования отдельно от России – с татаро-монгольского ига!), украинского, венгерского, румынского, немецкого и польского. Сами местные почему то называют себя «лемки» и говорят меж собой на своем языке, который не могут понять ни русские, ни украинцы.

Старый, но все еще ходкий УАЗ-буханка – бодро преодолевал все тяготы и невзгоды западно-украинской сельской дороги – а некоторые из них не знали ремонта со времен Венгрии, Чехословакии и Румынии. Дорога была красивой – она шла параллельно с железкой – однопуткой, и пролегала по очень красивой горной местности. Дома были как картинки, и они не походили ни на русские избы, ни на украинские мазанки. Кое-где встречались и церкви – местное население было очень религиозно, и в отличие от Львовщины – в основном исповедовало православие.

В машине было двое, один – пожилой и полный, но с неожиданно цепким, царапающим взглядом, второй – совсем молодой, тощий как жердь, неаккуратно выбритый. Он держался за ручку, и ругался всякий раз, как только машина попадала на особенно большой уха и ее встряхивало особенно сильно.

Наконец, водитель не выдержал.

– Рот закрой! – сказал он. – Не дило кацапской руганью рот свой поганить.

– Дидо Панас… – совсем не по-уставу обратился молодой мент, – а мы к кому едем?

– Увидишь.

– Це шо, настоящий боек? Тот, что тогда сражался?

– Рот закрой, я сказал…

Помолчав немного, пожилой милиционер добавил:

– Раньше за длинный язык можно было головы перед строем лишиться. А теперь… распустилась молодь. Окацапились…

…