На качелях XX века

В 1930 г. родилась моя дочь Ольга, лет через двадцать тоже ставшая химиком[184] (фото 84). Мои первые печатные работы, мое доцентство и рождение Оли были последними радостями папы в его здоровом состоянии. В этом же году отец, придя из накуренной комнаты отдела народного образования, где он работал, слег с тяжелым инфарктом, и первые дни мы опасались за его жизнь. Постепенно он поправился, но никогда уже не был по-прежнему бодрым и стал сразу старым (фото 14). Он все же мог приезжать к нам и наслаждаться маленькой Олей, которая отвечала ему симпатией и, еще не умея сказать ни слова, удерживала ручонками, когда он собирался уходить. Я всегда провожал его по Воронцову полю до трамвая, довозившего его до Всехсвятского, где в свое время мама получила квартиру и где жила теперь вся семья, кроме Васи и меня с моей собственной семьей.

Когда в январе 1932 г. родился сын Коля, папа летом смог даже приехать к нам на дачу в Бронницы, где жили тогда родители Нины Владимировны. Папа сознавал опасный характер своей болезни, смертной болезни, как он иногда говорил, считал ее «первым звонком». Второй и последний звонок был 14 марта 1933 г. Очень рано утром, с первыми трамваями, раздался звонок во входную дверь. Нина Владимировна пошла отпереть и вернулась, сказав мне каким-то упавшим, полным боязни за меня голосом: «Шура, Андрюша приехал». Я мгновенно понял, зачем брат может приехать в такой неурочный час, и только спросил: «Папа умер?» Нина Владимировна наклонила голову.

Мы с Андреем отправились в переполненном трамвае во Всехсвятское. Приехав, я встал на колени у постели с еще не остывшим, но уже холодеющим телом папы. Мама, державшаяся бодро, рассказала, что с вечера папа почувствовал недомогание, которое счел за грипп, зябнул и все боялся заразить маму. Он умер мгновенно, ложась в постель. Для меня это было на многие годы таким горем, что мне трудно это передать. Свет погас. Я надеялся еще много сделать в жизни и на это будущее всегда глядел и глазами папы. Теперь, что бы мне ни удалось сделать, он этого знать не будет. Через двое суток мы шли за катафалком по мартовским лужам через всю Москву — от Всехсвятского по улице Горького, Садовому кольцу до крематория.

Невозможно передать всю безнадежность и горечь, которые пришли на смену страху за здоровье папы. Под знаком этого страха я жил пятнадцать лет, особенно последние три года. Не только будущее мое не освещалось папой, но кончилась и родительская семья, уют, очаг, к которому мы всегда стремились и ездили каждое воскресенье, последний год вчетвером с Олей и Колей, которого я на обратном пути нес на руках уже спящего.

Время залечивает все, но не один десяток лет потребовался, чтобы залечилась эта рана. Лишь в 1940 г., когда был арестован брат Вася[185], я порадовался, что папы уже нет. 1940 год для нас оказался 1937-м. В 1955 г. Вася был посмертно реабилитирован. Мама до конца дней (1958 г.) не смогла оправиться от этого удара, и лишь когда ее память и сознание года за три до смерти стали как у бабушки — ее матери — неясными, к ней вернулось спокойствие, и она перестала непрерывно думать о Васе.

* * *

Я уже рассказал, как фактически сложилась лаборатория металлоорганических соединений химфака МГУ. Настало время ее оформления. Мы действовали с К.А. Кочешковым на равных правах, но двух заведующих в одной лаборатории быть не могло, и мы решили тянуть жребий. Он выпал мне, и я стал заведующим. Приблизительно в это же время организовались и другие лаборатории химфака (или, что то же самое, НИИ Химии химфака МГУ), именно: белковая, органического катализа и ряд физико-химических. Еще раньше в НИИХ химфака были организованы лаборатории синтетического каучука и химии нефти, фактически руководимые Н.Д. Зелинским. Все это стало возможным, поскольку химфак получил здание старого анатомического театра (был построен новый) и приспособил его для своих нужд, переведя туда неорганическую и аналитическую химию. Упомянутые лаборатории синтетического каучука и химии нефти разместились в бывших двух залах качественного анализа. Наша с К.А. Кочешковым надежда получить под металлоорганическую лабораторию наш родной «II практикум», из которого уже выехали, получив отдельные комнаты, и Б.А. Казанский, и М.И. Ушаков, и старшие товарищи, не оправдалась. При содействии Н.И. Гаврилова по решению Н.Д. Зелинского во «II практикуме» разместилась белковая лаборатория. Мы же получили для металлоорганической лабораторию количественного анализа. В 1934 г. вышло Постановление Правительства о введении ученых степеней и защите диссертаций. Сразу же я начал писать докторскую диссертацию (доцентом я уже был), полагая, что имею достаточно материала, и уже успел написать большую ее часть, когда узнал, что по представлению химического факультета МГУ (декан А.В. Ваковский) Высшей аттестационной комиссией[186] Наркомпроса мне присуждены степень доктора химических наук без защиты диссертации и звание профессора. Это было омрачено для меня отсутствием папы.