На Кавказском фронте Первой мировой. Воспоминания капитана 155-го пехотного Кубинского полка.1914–1917

Три дня люди трудились вовсю, ибо ночевки на морозе, за исключением нескольких дней в Кара-Биике, окончательно всем осточертели. Квартиры белились, мылись, чистились, ставились печи, нары и т. д. Приходилось поражаться солдатской изобретательности. Откуда-то появились известка, краски, щетки и всевозможный рабочий материал. Трубы для возводимых печей составлялись из консервных банок, а всевозможная утварь была приспособлена к хозяйственным нуждам. Только всякого рода одежду, одеяла и всякое тряпье приказано было выбросить и сжечь.

В день вселения я с трудом узнал зловонные турецкие сараи. Все было вымыто, импровизированные печи натоплены, на нарах в порядке разложена амуниция, а заботливая рука дальномерщика Гречанинова везде понаделала надписи: такой-то взвод, такое-то отделение, фельдфебель и т. п. Сумрачный и всегда ворчащий на людей фельдфебель Цымбаленко, и тот повеселел.

– Не конюшни, а одна благодать, ваше благородие, – говорил он мне после вечернего рапорта. – Просторные, высокие и светлые. Ясли, станки – все честь честью. Боюсь, что таких конюшен мы дальше не увидим.

Как пришлось убедиться в недалеком будущем, Цымбаленко оказался прав. Его прозорливость не только в мелочах, но в вопросах даже большой важности меня не раз поражала. Так, часто, когда мы оставались наедине, Цымбаленко не стеснялся высказывать мне сокровенные мысли. Так, например, он не верил в благополучный исход для нас войны, и разубедить его в этом было трудно.

– Армия, ваше благородие, у нас хороша, держится, дерется. Она бы добила и немца, и турка, да народ обмельчал, кишка тонка у него стала. Всякую дрянь слушает. А в тылу агитаторов, социалистов, дезертиров и всякой сволочи не оберешься. Все села, особенно в степях и у лесов, полны бегунов с фронта. Их бы на расстрел, а они посмеиваются. Управы на них почти никакой. А дальше, сами знаете, ваше благородие, паршивая овца все стадо перепортит. Я бы и в отпуск людей не пускал. Вся эта тыловая гадость может свихнуть с пути истины и порядочного солдата.

Стоянка в Илидже должна была оставить у кубинцев отличное воспоминание. Кроме хороших квартир в Илидже были серные бани, такие же, как и в Гасан-Кале. Мы отдохнули, приоделись. Особую заботливость ко всем нашим нуждам проявил командир полка. Он буквально вникал во все мелочи солдатского быта. При многолетней штабной службе он все-таки не потерял сердца к строю. В отношении к офицерам можно было заметить полную гармонию между его требовательностью к службе и боевым товариществом. Отлично зная службу, он обладал в то же время способностью понимать людей. Он был, можно сказать, врожденный психолог и, несмотря на свое пока еще кратковременное пребывание в полку, он отлично нас, офицеров, изучил и в назначениях, приказаниях, и т. п., никогда не ошибался.

– Я один из счастливых командиров, приняв Кубинский полк. Таким полком легко управлять, – не раз говорил нам полковник.

Он в этом не ошибся. Ему было легко командовать, а нам при таком начальнике легко было служить.

Отдавая должное своим офицерам, из орбиты его наблюдения не ускользали все наши проступки, упущения и всевозможные недостатки. Щадя самолюбие офицера, он в то же время умел на них оказывать воздействие, причем последнее у него не лишено было иногда остроумия и оригинальности.

Так, однажды, созвав офицеров всего полка, полковник, после решения целого ряда вопросов по строевой и по хозяйственной части, выразил глубокое сожаление, что в полку между офицерами идет азартная игра, принявшая большие размеры. Полковник указал, что этому обстоятельству он придает очень большое значение, и для борьбы с этим злом он предложил офицерам назначить особую комиссию под председательством подполковника Коломейцева, а его помощником и заместителем назначил пишущего эти строки.

Это предложение вызвало у офицеров невольный смех. Ни для кого не было секретом, включительно до самого командира полка, что и председатель комиссии, и его помощник минувшей ночью сами были инициаторами картежной игры и, кстати сказать, оба проигрались в пух и прах. Конечно, в этом акте командира полка можно было заметить его психологический расчет, и лично во мне он не ошибся. С той поры я окончательно забросил карточную игру.

Комнатушка, занимаемая мной вблизи моей команды, оказалась чистенькой, светлой и даже с некоторыми претензиями на роскошь. В ней, помимо удобной кровати, оказались круглый стол, два мягких кресла, обитых красным плюшем. На стенах висели фотографии каких-то турецких чиновников и несколько картин с изображением мечетей. Большое окно выходило в обширное поле, в Эрзерумскую долину, а в верстах 10–12, между скатами Палантекена и Карга-Базара, находились крепость с городом.

В ясную погоду не трудно было разглядеть за крепостной стеной большие корпуса зданий, купола белых мечетей с их стройными минаретами. А к вечеру, при закате солнца, многочисленные оконные стекла отражали от себя лучи, создавая этим иллюзию большого пожара.