На холодном фронте

Оказывается, Ефимыч, пока их часть стояла в районе Петрозаводска, с разрешения командира роты на день отлучился в город: он в добрые времена много раз бывал в столице Карелии. И ему сразу бросились в глаза разрушения, произведенные финнами. Еще наступая на Петрозаводск, он видел пламя пожаров, охвативших кварталы города, а теперь воочию убедился, чего недостает, что уничтожено в городе, основанном Петром Первым: сгорел лесозавод, сгорели склады, поселки рабочих, биржа сплава, причалы и пристань. На месте гостиного двора и гостиницы — обломки кирпича. Пригодный кирпич финны вывезли в Финляндию. Театр и дом культуры сожжены; почта, телеграф, типография взорваны, две электростанции уничтожены. Памятник Ленину из карельского гранита — уничтожен. Бронзовый памятник Кирову увезен в Финляндию. Домик поэта Державина — сожжен. Одна из лучших улиц — улица Пушкина изуродована до неузнаваемости и переименована. Мосты в городе взорваны, университет разрушен; исчезли целые кварталы домов, уничтожены мастерские авторемонтного завода и множество других построек, знакомых Ефимычу.

При виде всего этого у него сжималось сердце, росла ненависть к врагу.

Не имея вестей от единственного сына, ничего не зная судьбе своей жены и видя перед собой то в Кондопоге, то в Петрозаводске страшные разрушения, произведенные финнами.

Ефимыч чувствовал в душе прилив неудержимой ярости; во всех наступательных боях, не щадя себя, он вырывался вперед и строчил короткими очередями из автомата по отступающему врагу.

— В ту германскую немцев бил, в гражданскую белогвардейцев бил, а так отчаянно, как теперь, еще никогда не воевал. Вот что значит жажда мести! — говорил мне Ефимыч при этой встрече.

Надо сказать, что Ефимыч очень поправился Сергею Петровичу, который, будучи, очевидно, и о себе неплохого мнения, сказал мне однажды:

— Ну, товарищ капитан, вы умеете выбирать себе связных…

Вскоре где-то далеко за Видлицей, километров добрых двести за Петрозаводск, на подступах к финской границе Ефимыча осколком мины вывело из строя. Его и других раненых бойцов санитары уносили на носилках в укромные места для оказания первой помощи. Слышались душу надрывающие стоны, умоляющие просьбы.

И вдруг на стыке двух лесных тропинок под густыми ветвями берез навстречу раненым показались идущие цепочкой один за другим наши бойцы. Согнувшись под тяжестью боевого снаряжения, потные и усталые, они пробирались вперед на смену павшим, на смену тем же раненым, которых десятками несли санитары. И вероятно (чего греха таить) в эти минуты кое у кого могла явиться мысль о том, что они через некоторое время так же могут быть ранены, а то и убиты.

Майор Чеботарев оглянулся на шедших за ним бойцов и, вероятно, угадал их мысли.

— Посторонись! Два шага вправо! — скомандовал он, пропуская санитаров и раненых, — затем повышенным голосом произнес:

— Честь и слава дорогим товарищам, пролившим кровь за свободу и независимость нашей Родины!.. Батальон, смирррно!..

И это слово, вовремя сказанное, и команда, поданная своим бойцам, воодушевили людей. Раненые, перестав стонать. приподнимали головы. Один из раненых громко сказал:

— Ничего, ребята, малость мы пострадали, но и финнам не много дышать осталось… А мы еще поправимся и протопаем по улицам Берлина!..

— Счастливо вам добивать лахтарей, — говорили они встречным бойцам. А те, став по команде смирно, приветствовали раненых товарищей.

Позади всех, на самых последних носилках лежал окровавленный Ефимыч. Конечно, мы сразу узнали друг друга.

Я быстро шагнул в его сторону. Носилки качались в руках двух дюжих санитаров. Бледный от потери крови, не имея сил сказать громче, Ефимыч прошептал:

— А вы тут, товарищ капитан?..

— С вами, Ефимыч, с вами.

Чуть заметная улыбка появилась на его лице. Несколько шагов прошел я рядом с носилками, осведомляясь на ходу, тяжело ли он ранен и куда он будет эвакуирован на лечение.

— Рана тяжелая, — за Ефимыча ответил рослый санитар, — перебило два или три ребра. Вероятно, подлечат здесь и направят в тыл, в стационарный госпиталь…

— Ну, прощай, друг, счастливо выздоравливать. После войны напиши в мой домашний архангельский адрес, как-никак порядочное время прожили вместе, не плохо бы когда-нибудь встретиться, — проговорил я, слегка пожимая ослабевшую руку Ефимыча.

— Едва ли, капитан, — неуверенно прошептал он, — если не смерть, то время, пожалуй, навсегда разлучит нас… Желаю вам счастья, товарищ капитан…

Так мы встретились и расстались в лесу на случайном перепутье.

— Вольно! Шагом марш!.. — скомандовал Чеботарев, и батальон тронулся в путь…

30. В Заполярье!.

Еще много дней и ночей провели мы в лесах Карелии.

В сентябрьский день, когда батальон широким развернутым строем осторожно продвигался вдоль государственной границы, ко мне подбежал радист. По его лицу, взволнованному и вместе с тем веселому, я понял, что у него есть какое-то важное сообщение.

— Ну, что? Чему улыбаешься, что за новости?