На хуторе

Опять кольнуло сердце. Чапурин остановился, прислушался к нему. И против воли, но стало думаться о том, что челядинский зять действительно не из худших. Пьет в меру, работать пошел сразу. Есть и почище ахари, зятьки. А с Николаем Скуридиным кому тягаться? Пусть сам ищет себе напарника. А то – управ да управ… Привыкли, как детишки, за управом, а разве он не человек? Разве он лишь бригадир? Ведь тоже покою хочется, и сердце одно. Хочется до пенсии дотянуть, пожить на покое, садом заняться, рыбалкой. Попробуй тут доживи.

Возле дома, с другой стороны, у ворот сидел на лавочке Николай Скуридин. Вот уж кого не хотелось сейчас Чапурину видеть.

– Сидишь? – спросил он его со вздохом.

– Да вот тебя жду. Думаю, може, ты поговорил.

– Я поговорил, я давно поговорил, – раздражаясь, ответил Чапурин. – У меня только и дел с одним да с другим гутарить. В обедах я говорил, – соврал он. – Потом в правление звонил, советовался. Там прямиком сказали: воспитывайте своими силами. Прикрепляйте наставника и учите. А прогонять никто не разрешит. Так что давай уж как-нибудь. Он – парень неплохой, не алкаш. Разболтался. Обвыкнется. Мне председатель не звонил?! – крикнул он через забор жене. – А главный агроном?! Звонил?! Я тоже его ищу, – уже Скуридину объяснил управляющий. – Заходит уборка, а он…

Николай все понял, поднялся и пошел домой.

На выгоне было шумно. Перейдя плотину, рогатое козье племя на хутор вышло наметом. Потерянно блеяли козлята, орали козы, ребятишки и бабы с криком отбивали свою животину в шайки, искали потерянных, хворостиной гнали норовистых над выгоном, словно ворвалась на хутор не козья, мамайская орда.

Младшие Николаевы дочки, увидев отца, крикнули:

– Папка, корову перевстрень. Козленка одного нет и комолой, будем искать.

– Встрену, – ответил Николай и остался на выгоне.

Коровы приходили позднее, в сумерках. Скуридинская Марта, молокастая, до корма охочая, обычно правилась не впрямую домой, а к амбарам, где меж брошенной, ржавеющей техники росла трава. Николай туда и пошел. Там сел на сиденье старой косилки и ждал.

Козы прошли, хутор сразу притих. Солнце ушло за Вихляевскую гору. Вспыхнули, загорелись алым и розовым высокие перистые облака. «Пёрушки на небе горят – к дождю», – вспомнил Николай покойную бабу Фешу, невольно глянув на кладбище. Давно она там.

Горело небо желтизной, обещая долгую зарю. На хутор от займища потянулись сумерки. А вместе с ними – коровы в теплом облаке мягкой дорожной пыли и терпкого скотьего духа.

Николай увидел свою Марту. Она поглядела на хозяина и опустила голову к траве.

Николай остался сидеть: успеется, долгий вечер. Думалось все о том же: о скотине, о затюремщике, о Челядине – словом, о нынешнем и предстоящем. Нынешний день прошел, завтрашний лежал на ладони: подняться рано утром и пасти допоздна. А вот потом…

У своего двора на теплой вязовой колоде сидел Костя, челядинский зять, ожидая Раису. Ушел бригадир, Костя посмеялся ему вослед. «Как легко их припугнуть… Дети, дети…» Посмеялся – и всё. О другом стало думаться, о завтрашнем. Велосипед на ходу. Забраться куда-нибудь на Лесную Панику и провести там день. Там крупный окунь, черный, горбатый. Ушицу сварить, запечь окуней в чешуе, в горячей золе. Солнце село в бурлящем желтом огне. Алая с желтизной заря разлилась вполнеба. Хутор и вся округа уже покоились в вечерней дреме. Лишь высоко над головой почти невидимый самолет стремился куда-то, тревожа слух и высокое золотое небо.

Так закончился день. Следующий прошел по-задуманному: Костя рыбачил на Лесной Панике, Николай до ночи пас молодняк. Бычки за день наелись хорошо, бока их округлились – любо глядеть.

А потом, ночью, Николай плохо спал. Думалось и думалось. Спал плохо, проснулся затемно и стал собираться. Не его был нынче срок, Костин, но Николай собрался, своим ничего не говоря, хлеба взял, сала и в положенный час выгнал бычков на пастьбу. Кости, конечно, не было, он еще завтракал.

Николай понимал: ругани будет, а может, еще чего. Но он так решил: выгонять, и всё. И нынче, и потом. Потому что скотина не виноватая и семью кормить надо. А еще хоть и слабая надежда, а была: может, совесть прошибет. Должна ведь у человека совесть быть. Пусть зубы у него железные, но душа, как у всех, человечья, живая.

Пастушья звезда

1

Поселок был невеликий. Назывался он нынче городом, но, как и в прежние времена, люди строились и жили в своих домах. Лишь на окраине поднимался табунок неказистых кирпичных двухэтажек. Десяток двухэтажных домов, разбитая асфальтовая дорога с редкими автобусами – вот и всё городское.

Тимофей провел в этом поселке, считай, всю жизнь. А за год что могло измениться?..

Приехал он поздно вечером, ночевал у старшей сестры. Она жила одиноко. Долго не спали.

– Братушка… – удивлялась сестра. – Да как же так?.. Нежданно-негаданно…

Тимофей уехал год назад, продал хатенку и подался к сыновьям доживать. Теперь вот вернулся.

– Братушка… – охала сестра. – Может, тебя обидели чем? Ты уж не таись.

– Ничем меня не обидели. Приехал – и всё. На лето. Попасусь. А там…