На хуторе

– Гости у нас были, – сказал ему Холюша. – Ночью, видать… Кто был? Скажи.

Цыган зевнул, клацнул зубами, ничего не ответил.

– У-ух, глупомордый…

Ночной гость отошел от плетня, Цыгана, видно, напугавшись, и чуть подалее, у козьих катухов, снова подошел ближе. Так, об самую стенку, он и пробрался до угла. А затем вернулся, но не прежним ходом, а напрямую подался, к сеннику, и шаг его был шире. У сенника следы сошлись, здесь было натоптано, словно еще один человек стоял в затишке. И теперь следы явно не одного человека потянулись голубой цепочкой к садам, к речке.

Вот теперь-то Холюша по-настоящему забоялся. Но, отговаривая себя от дурного, чтобы не накликать беду, он пошел рядом со следами, которые тянулись через весь огород, потом уклонились вправо, к старым вербам, возле них речку пересекали и вовсе уж на дурнину потянули через высокие снежные наметы возле колючей терновой городьбы, напрямую.

Напрямую полез и Холюша. В сапог здоровой ноги набился снег. Деревянную Холюша с трудом тащил через сугробы. Через цепучую городьбу не смог пролезть, взял левее и уже по пояс в снегу, словно в тяжелой воде, медленно прогребался, оставляя после себя широкую борозду. Наконец он выбрался. Здесь, наверху, на луговине, снег лежал мельче, его к речке сдувало. И легче было идти.

Еще издали Холюша увидел то, чего боялся, но и зачем шел.

Когда следы от усадьбы, от сенника потянули к речке, к садам, к нежилым зимой местам, Холюша сразу понял, что не зря оттуда приходили люди и туда ворочались. Не иначе как ждали их.

Так и было. Был санный след с петлей разворота. И яркая на белом снегу желтизна конской мочи. И людские следы. И все это за речкой, на глухой по зимнему времени луговине. И нечего было себя дурить: не пьяный и не сосед, не заблудивший случайный человек приходил ночью. Нынешней ночью приезжали на одноконных санях. Приезжали опять к нему, к Холюше. Конечно, не гостевать приезжали.

И снова, теперь уже по санному следу, пошел Холюша, хотя можно было никуда и не ходить. Санный след, держась вдоль речки, должен был вывести к мосту, к накатанной дороге и там затеряться. Холюша знал это. Но он все равно прошел до моста, потыркался на дороге, силясь разглядеть что-то, и повернул домой. Возвращаясь, он все время оглядывался; на бугре, уже в хуторе, остановился и долго глядел вдаль, в белое поле, где пропадала дорога, и белая земля пропадала, сливаясь с дымчатой белесью зимнего неба.

Холюша не знал, что ему делать. Хотелось бежать куда-то, кому-то говорить, жаловаться, защиты просить. Но у кого? Участковый Парыгин где-нибудь по округе мотается. Его и летом не сыщешь, а уж зимой зальется на какой-нибудь хутор… Бригадир – тоже не помощник. А и позовет милицию, так она не приедет. Мало ли, скажет, каких следов по хуторам. На каждый не насмотришься.

С такими мыслями и подошел Холюша к своему двору. Но идти домой не хотелось. И он, подумав, к магазину решил податься. Там всегда людно.

Но тут, к счастью, разом две бабы к водопроводной колонке пошли: Мишки-соседа и Феклуша Попадейкина. Холюша заспешил к ним.

– Девки! – начал он еще издали. – Ныне опять по мою душу приезжали.

Подойдя к колонке и пристукнув об наледь железным наконечником деревянной ноги, чтобы прочнее стоять, Холюша принялся рассказывать. Бабы раскрыли рты и охали:

– Гос-споди…

– Ты погляди…

Подробно все рассказав, Холюша закончил:

– Во какая беда… И не прибьюсь умом ни к чему… Куды идти, кому жалиться…

– А откель они взялись, дядя Холюша, как ты располагаешь?

– И туды, девки, прикидывал, и сюды… А не возьму в ум… На дорогу убрались, и всё. И знаку об них нет.

– В милицию сообчи, – приказала Феклуша. – Срочно. А то… Так вот чекалдыкнут… И позныку не будет. Где и кто… Строчно сообчи.

Холюша согласно головой кивнул и горестно сказал:

– А чего?.. И чекалдыкнут… Зажмурки живем… Не ведаем. Ныне не схотели, завтра придут.

– О-ох, – догадавшись, всплеснула руками Мишкина жена. – Дядя Холюшка, это он был… Он… – шепотом проговорила она и огляделась.

– Как? Кто?..

– Вчерась Мишка угля привез, из району. Темно уже приехал. С Николаем Инякиным. Привезли угля и уж где-то приложилися. Не дюже, но пьяные. И давай им еще, ставь бутылку. Ну, я им, по-хорошему, нацедила, щей влила, чтобы по-людски. Они выпили и въелись: давай еще да давай. И пристали, и пристали. Я их как шурану, идите, говорю, отседова. Ничего вам не будет. Ну, они пошли, вроде машину отгонять. И помину нет. Ждала своего, ждала… Среди ночи заявляется. Открыла ему, вышла, а с крыльца-то гляжу, от твово база человек показался. Прям по снегу-то, вижу, человек идет. Я как зашумлю: «Николай! Ты где идешь?! Цельный день колобродите! Не напилися! Не нагулевалися! Иди счас домой, спать будем». Это, я думала, Николай Инякин снова пробирается, выпить… А Мишка: «На кого шумишь?» – «Да на дружка на твово… А то не вижу, хоронится». Он повернулся и побег к нему, да зашумел так резко: «Коля!» А я его догнала, и зачалась у нас ругня. – Она смолкла и уже иным, осторожным голосом сказала: – Должно, он был?.. Прям от забазья… На снегу-то видно яственно.