На хуторе

Холюша заметил это.

– Живу, слава богу, неплохо, – бодро сказал он. – Здеся по хозяйству управляюсь. А там чистые комнаты, – поднялся он. – Я их зимой не топлю. Дров не напасешься.

Он отворил тугие, прикипевшие двери и позвал за собой Егора.

Тусклый желтый свет озарил мертвую горницу. Все в ней было как у людей. Большая убранная кровать с покрывалом, подушками и накидками. Диван с красным бархатом. Занавески на окнах. Стол под скатертью. Телевизор на полированной тумбочке.

Простучав деревяшкой до середины комнаты, Холюша остановился и горделиво повел рукой:

– У меня все есть. На кровати будешь ныне ночевать. Натопим, расхорошо будет. У меня тута всего много. В сундуках лежит, – указал Холюша на два деревянных, старинной работы сундука. – Там тюли много, одеялов, полотенцев. Костюм добрый. Много всего.

Склепным холодом дышала комната, и Егор поспешил из нее уйти.

– Давай допьем, доедим, – и уже на кухне за столом вспомнил: – А телевизор… Ты чего телевизор не глядишь? Поставил бы сюда…

– Ну его, – махнул рукой Холюша. – Не гляжу. Днем некогда, надо дела управлять. А ночью когда же, ночью спать надо. Нехай стоит. Може, когда-нибудь… Може, вы с женой в гости приедете, поглядите…

– Его уже, наверно, мыши погрызли…

– Да бог ведает, – легко согласился Холюша. – Може, и поточили.

– Ну, спасибо, дед Халамей, – поднялся Егор. – Напоил и накормил, спасибо. Пойду во двор, покурю.

– Кури здеся, ничего…

– Нет, пойду… – Егору не терпелось выйти отсюда. Деда не хотелось обижать, но и сидеть здесь было невмочь. – Может… дров наколоть или еще чего? Мы ж тебя от дела оторвали.

– Да чего дела… Нашим делам счету нет… Пойдем, коли так, – поднялся Холюша. – Попоить скотину надо. Сенца подбросить.

– Ну, вот я и помогу.

Холюша взял с пригрубка ведро. Егор потянулся за ним.

– Не надо… Ты в добром, измажешься. Тута поросенку да корове. Коли хочешь, ведра возьми. Коз да овечек попои, да телка с телушкой.

Едва вышли в чулан, Цыган, почуяв чужого, поднялся на дыбки, натягивая цепь.

– Счас замолчи! – прикрикнул Холюша. – Кому говорю! – И Цыган послушался.

Увидев хозяина, взбулгачилось птичье войско: загоготало, закрякало, закудахтало, хороводом по базу пошло.

– У-ух, прорвы… Жрете и жрете!

– Да-а, – удивился Егор. – Чем же ты кормишь… такую ораву?

– Как чем? Зернецом.

– Сколько же им зерна надо?

– Куды деваться, надо содержать…

– Дают зерно в колхозе?

– Дают, маловато. Приходится подкупать.

Колхоз давал, конечно, каплю того, что нужно было Холюше. Пенсионерские центнер-другой. Но Холюша выворачивался. Осенью, когда раздавали хлеб, Холюша был наготове. В этот день он запасался водкой, самогоном, деньгами. И не отходил от амбаров. Механизаторы получали зерна помногу. И не один, так другой, не другой, так третий, особенно если жены рядом не случалось, оделяли Холюшу, который сдабривал сделку магарычом тут же, на месте.

Холюша в этот день центнеров пятьдесят подкупал.

Егор быстро напоил скотину. Обглядел корову и приплод, козочек посмотрел и вновь удивился:

– Ну, ты даешь, дед Халамей. Ферма целая…

– А чего… Счас призывают, чтобы всего поболе держали. Хлопотно, но куда деваться… Трудюся… Трудюся, Егор. Помочи ждать неоткуда. С утра до ночи. А теперич-ка пора пришла котиться, и ночей не буду знать. Про весну, лето уж не говорю. Тама-а… Делов да делов. Руки обрываются. Одного сена пока накосишь. Такую страсть господню…

Сенокос и вправду был самой тяжкой для Холюши порой. Как-никак, а нога-то одна, другая – деревянная, не больно ловко с ней. И в сенокосный срок Холюша, считай, совсем не спал. Прикорнет иногда на часок. И все. В эту пору он вовсе высыхал и чернел ликом, как головешка. Он свои угодья выкашивал, а потом брал где можно: по лесу, на буграх, за огородами, по степи, в балочках – никакою травой не гребовал, вплоть до осоки. А уж от сена, от запасов своих глядел, сколько в зиму скотины оставить. Кое-кто из молодых, на одну коровенку запасая, жаловался. Холюша косил и косил, днем и ночью.

А оттого что сенцо трудно доставалось, он и берег его. И сейчас, надергав крюком охапку, он не враз его корове понес, а столько же соломы набрал и принялся тщательно перебивать, мешать солому с сеном, да так, чтобы даже мудрая Зорька не смогла сенцо выбрать, а подряд мела.

Егор помогал. Он разбирал оберемок, что бессовестный тракторист привез. Разбивая корку льда и отбрасывая в сторону глудины, Егор добрую солому копешкой складывал, заледенелую раскидывал. Может, солнце пригреет, так обтается. Оберемок большой все же был. Разобрав его, Егор отряхнулся, закурил.

– Ты, гляжу, парень не городской, – похвалил Холюша.

– Деревенский, – ответил Егор. Он жалел старика и вместе с тем какое-то уважение к нему чувствовал. – Да-а, – протянул он. – Многовато ты все же держишь. Не по годам.

– Чего уж… Всю жизнь так… – Холюша с хитрецой улыбнулся. – Для вас, для городских, стараюся. У вас тама не сеяно, не пахано. Асфальты кругом. Надо вас поддерживать. А то, чего доброго, перемрете.

– Нет, – покачал головой Егор. – Все равно много. Ты старый человек, калеченый. Зря…

– Всю жизню так… – повторил Холюша.