На килограмм души (сборник)

Так вот, я просто нахожусь в другой плоскости. Может быть, не так уж сильно отдаленной от «основной», но – в другой. И мир я поэтому вижу по-другому. Нет, не вижу, не только вижу, слышу, ощущаю… Я взаимодействую с нашим миром не так, как нормальные люди.

* * *

Снова эта пепельница. Неприятно на нее смотреть. Она мешает капитану, а он мне симпатичен. Сказать? Но как объяснить?

Мне было лет пять, наверное, когда я научился видеть такие вещи. Которые мешают человеку, делают его жизнь хуже. Чаще всего непонятно, каким именно образом. Сначала я называл их неправильными. Но, став чуть старше и в некоторой степени избавившись от детского эгоизма, начал смотреть не только на себя. Тогда я увидел, что одна и та же вещь может портить жизнь одному человеку и быть нейтральной или даже полезной для другого.

Так и появилось деление на подходящие и неподходящие вещи. С неподходящими вещами дома я, будучи ребенком, боролся всеми доступными способами. А самым доступным был тот, за который мне сильно попадало. Особенно когда мама купила очень неподходящую, но при этом дорогую люстру.

– Кирилл Александрович!

– А? Ради Бога простите, задумался.

– Я спрашиваю, Самойлов бывал у вас дома?

– Да, бывал. Два… нет, три раза.

– Каждый раз со своей девушкой?

– Да, со Светой. Это подруга жены, я уже рассказывал.

– Я помню. – Капитан внимательно изучает какие-то бумаги на своем столе. – А не наносил ли он визиты в ваше отсутствие?

Я молчу до тех пор, пока он не поднимает на меня глаза. В моей улыбке легкий укор.

– Евгений Михайлович, вы хотите спросить, не был ли Виталий любовником моей жены?

Евгений Михайлович смущается. Это просто замечательно, когда лейтенант милиции умеет смущаться.

– Ну… Я не имел в виду настолько…

– Нет, – перебиваю я его. – Виталий не был Лизиным любовником. К этому не было никаких поползновений ни с его, ни с ее стороны. Вообще, как мне кажется, он Светку очень любил.

* * *

При сечении конуса разными плоскостями получаются совершенно разные линии. Окружность, эллипс, парабола, гипербола, пара прямых… Для людей, живущих в одной «плоскости», конус – окружность и ничего более. Человек, которому конус представляется гиперболой, для него ненормален. И они абсолютно правы. Абсолютно правы в своих заблуждениях.

А ведь конус – чертовски простое тело.

* * *

Ушел сегодня домой с работы пораньше. То есть, пораньше – это мягко сказано. Просидев пару часов в кабинете, понял, что на делах сконцентрироваться все равно не смогу. Захотелось просто побыть одному.

Прелесть собственного бизнеса (пусть и небольшого) – ни у кого отпрашиваться не надо. Сказал секретарше, что сегодня меня не будет. Ивану передал несколько поручений. Он вполне мог без них обойтись, но честно выслушал и даже сделал кое-какие пометки в блокноте. Свои роли мы отыграли, и я покинул офис с чистой совестью.

Жена на работе, дочка в садике. Я их обеих очень люблю, но нечастыми моментами одиночества наслаждаюсь от души. Пробежал пальцами по корешкам книг, наугад остановился на каком-то томе собрания сочинений Пушкина.

Где-то – не помню, где – я читал о довольно своеобразном тесте. На определение неординарных личностей, что ли. Тест прост как одноклеточный организм. Требуется назвать поэта, композитора и т. п. – того, кто первый придет на ум. Большинство, дескать, назовут Пушкина, Моцарта… А тот, кто вспомнит о существовании Фета и Вагнера, стало быть и есть та самая неординарная личность.

Глупость какая. Хотя, быть может, это во мне обида говорит. Я-то этот тест провалю с треском. Мой любимый поэт действительно Пушкин. Я и Китса очень люблю, и Гейне. Под определенное настроение получаю огромное удовольствие от трескучих раскатов Маяковского или мрачной меланхолии Уайльда. Но Пушкин – это что-то особенное.

И с Моцартом прямое попадание. В этом тесте после Моцарта, наверное, чаще всего Бетховена упоминают, но разве можно их сравнивать? У Бетховена буквально каждую ноту можно в килограммах взвесить, а музыка Моцарта… Ее трудно описать, она просто есть.

Интересно, а кто «должен быть» самым-самым писателем? Не знаю, я писателей вообще не люблю. Выставлять напоказ свои мысли, по-моему, так же бесстыдно, как и, пардон, собственный голый зад. Для демонстрации и мыслей, и тела существуют особые условия. Одно дело позировать в качестве натурщицы художнику, другое – пройтись голышом по оживленной улице. Одно дело поделиться мыслями в кругу близких людей, другое – кидать их в толпу.

Конечно, писатель может прятать свои подлинные мысли под различного вида фиговыми листочками. Но зачем тогда вообще писать?

Поэзия и музыка – дело совершенно иное. Мысли – для прозы, для поэзии есть чувства. Они не бывают некрасивыми или неправильными. Чувства, как и вещи, могут быть подходящими и неподходящими. Я это понял сравнительно недавно.

Уже после того, как открыл для себя существование подходящих и неподходящих людей.

* * *