На кладбище Невинных (СИ)

Церемония похорон осложнилась холодным ноябрьским дождём, воистину разверзлись хляби небесные, девицы не смогли даже выйти из карет проститься с подругой, ибо земля под ногами превратилась в вязкое скользкое месиво. Служащие кладбища установили перед ямой небольшой деревянный помост, но на нём стояли только мужчины, причём, это было верно даже в доподлинном значении слова: Шарло де Руайан простудился, а Бриан де Шомон не пожелал перепачкать туфли и остался в карете. Герцог де Конти оказался заботливым и исполнительным другом, всё было организованно чин по чину — от выноса гроба до отпевания, помешала только погода, но все понимали, что этому ведомству заплатить нельзя.

Тибальдо ди Гримальди тяжело вздыхал, его светлость герцог де Конти умело распоряжался, несчастный Анри де Кастаньяк был смертельно бледен и едва не падал, поддерживаемый аббатом де Сен-Севереном. Что до самого аббата, то он был даже доволен, что ливень сократил церемонию.

Реми де Шатегонтье не позволил себе ни одной желчной реплики на счёт Жоэля, но, как отметил последний, почему-то смотрел волком на Камиля д'Авранжа, чего тот демонстративно не замечал. Поймал аббат и ещё один странный взгляд, исполненный презрения и гнева. Его бросил герцог де Конти на содомита Брибри, остающегося в карете, причём тот, в отличие от д'Авранжа, выглядел виноватым и несколько утратившим свой всегдашний апломб.

Графиня де Верней сопровождала гроб мадемуазель де Валье до самого погоста, но тоже не покидала кареты. Когда гроб опускали в яму, все отошли, чтобы пропустить служащих погоста, и аббат оказался около экипажа старухи. Глаза их встретились и, повинуясь властному взгляду её сиятельства, отец Жоэль облокотился на дверцу. Губы мадам почти не шевелились, но аббат слышал шелестящий шёпот.

— Ну, что, Сансеверино, серой смердит всё сильнее? — старуха заговорила по-итальянски.

— Я же говорил вам, ваше сиятельство, мне тянет склепом. Но запах и впрямь… усиливается. А может, мне мерещится.

— В годы моей юности я уже наблюдала подобное, мой мальчик. Вас тогда и на свете-то не было. Жан Серен убил одну за другой четверых женщин. Потом оказалось, что на всех убитых были надеты жемчуга. Этот безумец прочёл в Первом Послании к Тимофею слова: «Желаю, чтобы жены, в приличном одеянии, со стыдливостью и целомудрием, украшали себя не плетением волос, не золотом, не жемчугом, но добрыми делами, как прилично жёнам, посвящающим себя благочестию» — и если замечал девиц или женщин в жемчугах в храме — подстерегал и душил. Поймали его случайно — последняя жертва проткнула ему глаз зонтиком, защищаясь… В итоге попал в Сальпетриер. Ну, и как бы вы догадались о причинах подобных убийств?

— Да, разновидности безумия бесконечны, мадам, и чтобы понять логику умопомешательства, видимо, мало даже сойти с ума, — вздохнул аббат. — А вы считаете убийцу сумасшедшим?

Старуха невесело усмехнулась.

— Жан Серен не объедал трупы, но его признали безумцем, этот же имеет все шансы отвертеться от Гревской площади. И от Бисетра тоже — ибо, кажется, так же вменяем, как мы с вами.

— Гревская площадь… Значит, вы тоже уверены, что это человек из общества?

— Разумеется. Ведь обе девицы ушли из дома сами, вызванные неизвестным. Неужели они пошли бы куда-либо в полночь по записке какого-нибудь конюха или поставщика говядины из местной лавчонки? Не смешите.

— Согласен. Но тогда важно понять, какие жемчуга объединяют нынешних жертв нового Серена.

— Верно, но я пока ничего общего между ними не заметила. Они не были подругами.

— А вы хорошо знали мадемуазель де Монфор-Ламори?

— Нет, Элизу, её мать, знала, но девчонку…  — Она пожала плечами. — Хорошенькая вертихвостка, себе на уме. Мне казалось, она крутила голову молодому де Шерубену, но, по-моему, думала о другом.

— Говорят, она была обручена с кем-то.

— Я бы слышала, — проквакала графиня, но тут же и спросила, — или вы имеете в виду тайную помолвку?

Аббат кивнул. Старуха задумалась.

— А сведения достоверны?

— Знаю только, что мадемуазель заказала свадебное платье, и счёт за него потянул за пять с лишним тысяч ливров.

— И у кого заказала?

— Насколько я запомнил, у некой Аглаи. — Он замолчал, заметив, как напряглось лицо старой графини. — Вы знаете такую?

Старуха кивнула.

— Да, она одна с таким именем. Прекрасная портниха, но и запрашивает немало. Поразузнаю, что смогу, только не верю я в тайную помолвку. Чего ради-то? Разве что дурочка захотела пойти под венец с каким-нибудь нищим дворянчиком, так ведь не дурочка была, и крутилась среди особ высокого полёта. Да и за нищего собираясь, платье за пять тысяч не заказывают. Глупость несусветная. Ладно, время покажет. — Старуха, видимо, считала себя бессмертной.

Аббат тихо поинтересовался:

— Мне показалось, донна, что смерть мадемуазель де Валье… не очень расстроила вас?

Старая графиня не обиделась и не удивилась его вопросу.