На колесах

Вчера ее черные волосы свободно спадали к плечам, а сегодня из-за жары были собраны в пучок и заколоты красной заколкой, обнажив тонкую шею. За столами сидели еще две женщины. Обеим было уже за сорок, они глядели на Никифорова, как на нескучного посетителя. На столе Полетаевой стоял в стакане букетик ромашки-пиретрума. Пахло духами.

…Никифоров чувствовал, как от него расходятся волны горечи и враждебности. Душа была забита, скована заботами, и он был не рад, что встретился с Полетаевой. Ему нечего ей сказать, потому что он сейчас был только директором и еще — Журковым, Губочевым, Иванченко, Верещагиным, Кипоренко и т. д. Никифоров гнал машину сосредоточенно и зло, словно агрессивная езда отвлекала его. Выходя на шоссе, быстро осмотрелся. Слева ехал рейсовый автобус, а справа грузовик. Нужно было переждать.

Полетаева схватилась обеими руками за панель. Машина, проскочив под носом у автобуса, не удержалась на асфальте и, наклонившись, пошла двумя правыми колесами по обочине вдоль кювета. Непрерывно сигналя, слева проревел грузовик. Никифоров выровнял руль, вышел на осевую и обогнал грузовик. Вслед донеслись четыре коротких сигнала. На языке шоферов это означало: «Сумасшедший!»

— Он нас ругает, — сказала Полетаева. Она положила ладони между колен, и на припудренной пылью панели остались отпечатки ее ладоней. — Вы сегодня злой.

— Злой, — согласился Никифоров.

— А почему вчера вечером вы не поздоровались?

— Не хотел мешать.

— Мешать?.. — протянула она. — Но ведь мешают только близкие люди.

— Больше всего мы сами себе мешаем, — возразил он. — А всякие другие, близкие или чужие, — это уже во-вторых.

В открытые окна дул ветер, выносил жар разогретого железа. После железнодорожного переезда потянулся подъем, где вчера Никифоров плелся в хвосте грузовой колонны. Солнце светило прямо в глаза. Впереди мерцали полосы асфальта, похожие на лужицы.

— Александр Константинович! — вымолвила Полетаева. — Там затаился медведь. Если хотите, я вам акт хоть сейчас подпишу.

Он кивнул и сбавил скорость. Что ж, скорость тоже была миражом вольной жизни, куда бы он хотел умчаться и бродить среди лугов и пустошей своего детства, посылавшего теперь ему знаки цветами — единственным неизменным, что он понимал.

— У вас на столе букетик пиретрума, — сказал он с какой-то надеждой.

— Да, ромашки. А что? — Полетаева глядела вниз, на тенистую речку, ушедшую из-под зеленого тоннеля ветел и бегущую по пологой излуке, отражая маленькие облака. Этой излуки Никифоров прежде не замечал. Когда начинали строить автоцентр, на ее месте был небольшой плес. И до сих пор ему казалось — там светлая водная полянка. Но река сдвинула берег.

— А там живет заяц. — сказал Никифоров.

— Настоящий? — В ее голосе не было удивления.

Поворот к центру был совсем близко; можно различить белые буквы на голубом щите-указателе: «ВАЗ». Проехали бетонный навес автобусной остановки.

— Вы обиделись на меня, что я закрыла столовую? — повернувшись, с упреком и улыбкой спросила Полетаева.

— Вы выполняли свой служебный долг.

— Служебный долг? Слишком громко. Столовую закрыла санитарный инспектор, а вы обиделись не на инспектора, а на человека.

— С чего вы взяли, что я обиделся? Каждый делает свое дело… Но… но ведь скучно же! И вы и я знаем, что скучно, и ничего не хотим переменить. Вот заяц вчера пробежал — событие!

Никифоров затормозил, включил указатель поворота, но вместо того, чтобы сворачивать к автоцентру, поехал прямо. «Зачем? — спросил себя. — Чего я от нее хочу?» И в эту же минуту почувствовал, что освобождается от тяжести, которая угнетала его.

— Вы как чеховский герой, — сказала Полетаева. — У них, кажется, тоже так дело делают, а при этом думают, что ничего не изменится.

— Нет, те были умнее своего времени.

— А вы? Умнее или глупее?

— Мы-то как раз сильнее своего времени. Не лучше и не хуже, а просто сильнее. Поэтому и не знаем, чем еще, кроме дела, нужно заниматься. Теперь нету таких понятий о человеке — «лучше» или «хуже».

— Мы проехали поворот, — заметила она. — Может, поедем дальше? Просто прокатимся… Когда еще у меня будет такая возможность?

Миновали развилку, кирпичный домик поста ГАИ, патрульный автомобиль. Инспектор с косой в руках стоял посреди крошечного газона. Он со скукой взглянул на них, отвернулся, потом живо повернулся обратно и проводил машину пристальным взглядом.

— Все дела, дела, — сказала Полетаева. — Надо жить — вот и все. Любое дело — это еще не вся жизнь.

— Тем более ремонт машин, — сказал Никифоров.

— Но от вас исходит, что вы человек власти, вы знаете, чего хотите. А я вот не знаю…

— Я тоже не знаю, — ответил он. — Порой смотрю на своего Василия и не понимаю: откуда он пришел? Когда я его не вижу, мне страшно за него, вдруг с ним что-то случится… Когда я с ним, я, наверное, счастлив. Вот и весь смысл жизни.

— Да, может быть, вы правы, — сказала она. — А что делать тем, у кого нет детей?

— Поскорее заводить. — Вспомнил, что она разведенная, и смутился, словно сказал бестактность.