На колесах

— Ехала деревня мимо мужика! — усмехнулся Журков. — «Душа»! Уважай законы, как цивилизованный человек, и будет у тебя душа спокойна.

И снова Никифоров не знал, что делать. Он уже простил Губочева, а еще раньше — прогул сварщика. Они были как бы членами его семьи, и это мешало директору: совестливое родственное чувство плохо совмещалось с административным да и всяким другим правом и законом.

Директор Никифоров отпустил людей.

Потом к нему пришел Губочев. Вместо белой рубахи с залежалыми складками на нем была синяя шелковая тенниска, тесная ему в животе — видно, парад уже кончился. Он доложил, что на железнодорожную станцию прибыли грузы.

— Я чист перед вами, — сказал Губочев. — То стекло — случайность. Вытащил комок платка, вытер лицо и шею. — Что надумали со мной делать?

— Работай. Склад продолжаем пломбировать.

— Стыдно мне перед людьми: не доверяют Губочеву.

— Там должны карт прислать, — сказал Никифоров. — Прислали?

Крошечные гоночные автомобили поступили вместе с обычным грузом, три карта для взрослых и три для детей. Никифоров обрадовался, собрался ехать на станцию, захотел, чтобы и Полетаева обрадовалась. «Нина, слышишь? Я обзавелся детскими игрушками. Это креслице на раме с колесами и мотором. Я рад, что люди получат что-то такое, чего никогда не было в нашем городе. А наш городок — чудо из чудес. Например, известный тебе Журков твердит о законе и праве, как парламентарий, но выпорол слесаря, как феодал». Он усадил сына в низкое сиденье, чуть приподнятое над землей, застегнул ему каску, и Василий со страхом и восторгом рванулся навстречу своей первой дороге. И в такую минуту рядом с Никифоровым была Лена. Нет, все-таки жена, а не Полетаева.

Но уехать на станцию не удалось. Как же он забыл, что есть телеграмма от Маслюка? «Возьмите под личный контроль автомашину МКЭ 45–44 Иванова».

Однако не Иванова, а Ивановой. Опечатка. И симпатичная опечатка. Статная большегрудая женщина в голубом тюрбане-шапочке уже усаживалась перед Никифоровым. В ее походке угадывались сила и темперамент. Когда заговорила, приоткрылись тесно стоящие зубы, и выражение глаз было игриво-повелительным, словно Никифоров уже попался в ловушку.

— Все хотят побыстрее, — ответил он. — Вряд ли я вам помогу. У нас очередь. Почему бы вам не попробовать в другом автоцентре?

— Мне посоветовали ваш. Думаю, вы меня не разочаруете?

— Вам придется ждать месяц.

— То есть как месяц? Разве вы не получили телеграмму?

— Получил. Возьму вашу машину под личный контроль. Качество гарантируем.

Она с досадой поглядела на него, словно удивляясь, как ему удалось выскользнуть из ловушки, и быстро произнесла:

— Хорошо. Чего вы хотите? Чем я могу быть полезна?

— Ну что вы? — улыбнулся Никифоров. — У нас разные взгляды. Я хочу справедливости, а вы хотите мне помешать.

— А вы знаете, директор, что рискуете?

— Вы тоже рискуете. Если я перешлю эту телеграмму в ваш партком?

— Не будьте наивны!

— Справедливость всегда наивна. Вот если мы в срок не отремонтируем, тогда я рискую.

— Да, любопытный вы человек, — с еще большей досадой, похожей и на угрозу, сказала Иванова. — Ну что ж!

Она уходила, не прощаясь. Никифорову стало обидно.

VIII

Август уже перевалил за половину. Давным-давно отпели соловьи и умолкла, подавившись колосом, кукушка; зарябили в траве палые листья. Даже заяц больше не показывался.

Никифоров порой звонил Полетаевой, приглашал с проверкой или просто в гости. Однако у нее был свой план проверок. «Позвони мне! — слышал Никифоров ее голос. — Я давно жду». Было хорошо и правильно, что она звала его. Мир был населен голосами. Одни звучали громко и властно, другие тихо и печально. Первые голоса принадлежали людям, вторые — ветру, облакам и траве.

Он мог быть Никифоровым-на-колесах, Никифоровым-автоцентром, Никифоровым-семьянином… Все? Думал: «У каждого человека есть ангел.» Бабушка стояла над кроваткой двухлетнего Саши и говорила его матери: «Когда ты, доченька, ложишь спать Сашурку, перекрести и скажи: „Ангел, спаси и помилуй моего сыночка от вечера до полуночи, от полуночи до рассвета“ — и будет спать крепко, потому что его ангел охраняет».

— Вот скоро встретимся в горсовете, — ответила на последний его звонок Полетаева. — Я буду выступать на комиссии по здравоохранению. И похвалю вас, если не испортитесь к тому времени.

— Ты наш друг, — сказал Никифоров. — Мы на тебя надеемся.

— О, какие друзья у санврача! — засмеялась она. — Оштрафованные да обиженные. Вот найду у тебя кучу грехов, тогда увидим.

— Зато мы полугодовой план все-таки не дотягиваем, — пожаловался Никифоров почти теми же словами, какими вечером говорил Лене. И заметил это.

Утром он гнал на работу, не пристегиваясь ремнями. Он плевать хотел на ремень, сжимающий грудь и вроде бы спасающий при опрокидывании. Он не собирался опрокидываться. Утром всегда было хорошо, вольно, и какая бы забота ни ждала впереди, Никифоров весело мчался к ней.