На короткой волне

Мы поднялись из бункера наверх. Попрощались, и маленькая наша группа растворилась в густом сумраке наступавшей ночи.

На рассвете, по знаку Алойзы, мы остановились.

— Вот это дерево, панна Ася.

Я недоверчиво покачала головой:

— Нет… То было выше и толще… — Мне казалось, что дерево, на котором я просидела ночь, должно быть особенным. А это ничем не выделялось среди своих соседей.

— Да нет, панна Ася, то самое дерево. Я точно говорю.

Ну что ж, если «то самое», значит, направо восемь шагов. Я приподняла кусок дерна. Крепко связанная ремешками, лежала сумка с радиостанцией.

Четыре шага влево от радиостанции — и через минуту в моих руках сумка с батареями. Теперь меня беспокоило только одно: не сломалась ли рация при падении.

Следующей ночью мы вернулись в бункер.

Только на одиннадцатый день моего пребывания в районе села Бренна я наконец приступила к работе. Партизаны плотным кольцом окружили меня. Побледневший от волнения Василий сидел напротив. С любопытством и некоторой долей недоверия они смотрели, как я соединяю батареи постоянного тока. Я тоже волновалась, но старалась сдерживать себя. Несколько раз проверив расположение антенны и заземления, исправность передатчика, я наконец надела наушники. Алойзы, не вытерпев, спросил:

— С кем ты будешь говорить, панна Ася?

— С Москвой, — сдержанно и в то же время торжественно ответил за меня Юзеф.

И хотя это было не так, я кивнула головой и нажала на ключ.

«Как беспокоится там сейчас Шатров! Что думает командование?.. Ведь прошло уже десять дней, как мы вылетели с аэродрома…»

«ZKI, ZKI», — неслись в эфир позывные.

Неожиданно вспомнилось, как однажды ночью, во время дежурства на радиоузле, около двух часов я просидела у аппарата впустую, разыскивая на заданной волне какой-то «РОН», молчавший в течение многих дней. И вдруг громко и властно в хаосе эфира он зазвучал. Торопясь, захлебываясь, «РОН» звал меня всего пять минут, пять положенных по правилам минут. Но за это время я поняла, как он дорог мне, этот властно зовущий из темноты маленький огонек.

И вот сейчас я знала: кто-то с таким же волнением ищет в эфире мои позывные. Я взглянула на часы и, не доверяя им, простучала лишнюю минуту. Потом включила приемник. И вдруг сразу, сама не веря, услышала ответные позывные, громкие, четкие. Ликующая, я смотрела на партизан. Они задвигались, заговорили, заулыбались.

— Говорит Москва! Говорят Советы!

Как самую чудесную музыку на свете, слушала я точки и тире: «та-та, ти-та, та-ти-та…» Вся жизнь сосредоточилась сейчас в этих коротеньких звуках.

Я сообщила командованию о происшедших за десять дней событиях.

В тот же вечер партизаны встретили в лесу двух людей. В одном из них, по нашим с Василием описаниям, они узнали майора. Забыв о том, что одеты в немецкую форму, партизаны бросились к ним. Майор и его товарищ спрятались за камнями и приготовились к обороне. Напрасно партизаны звали их — выстрелы из автоматов были им ответом.

Эмиль — высокий, светловолосый, в аккуратно застегнутом на все пуговицы мундире лесничего — крикнул:

— Пане майоже, мы есть партизаны! Ася уж есть у нас! Василь теж у нас! Ходьте тутай, пане майоже!

Длительное молчание, последовавшее в ответ, удивило партизан. Они осторожно подошли к камням, но там никого не оказалось. Огорченные вернулись партизаны в бункер.

Все эти дни я думала, что будет, если майору не удастся разыскать пути в партизанский отряд… И почему-то с каждым днем росла уверенность, что он придет. Не может быть, чтобы он не пришел сюда, чтобы мы не выполнили задания.

Часто вспоминался Молчанов. Вспоминались отдельные слова из сожженных записок и писем, он сам — с неправильной походкой, грустными «лермонтовскими» глазами и чуть заметной усмешкой. Лежа в углу бункера, я прикрываю глаза и вижу его как наяву: красивого, светлого… По-моему, он самый красивый из всех…

Однажды я лежала в углу, у стенки, обшитой тоненькими стволами молодых буков.

— Ася! — позвал меня Василий. — Иди-ка сюда.

— Зачем?

— Иди, иди!

Я подошла, вернее, переползла по постелям ближе к нему.

— Понимаешь, в чем дело. Ребята хотят выучить нашу песню «Партизан Железняк». Мелодию я им напел, а слова не все помню. Может, знаешь?

— Конечно! Слушайте!

В степи под Херсоном
Высокие травы.
В степи под Херсоном — курган…

— О, панна Ася, не так громко! — улыбнулся Юзеф.

Но разучивание песни продвигалось медленно — с большим трудом выговаривались русские слова. Настроив рацию на Москву, я стала слушать концерт. Юзеф посмотрел на часы, включил свой приемник и поманил меня пальцем:

— Идите сюда, сейчас будет интересная передача.

В приемнике послышался мужской голос.

«Говорит Нью-Йорк! Говорит Нью-Йорк! Начинаем передачу для поляков. Что говорим — то говорим: хорошее или плохое, но всегда — правду!..»

Дружный хохот был ответом на последние слова.

— Давай, Юзеф, выключай эту «правду»! Достаточно! — крикнул Карел. — Поищи что-нибудь поинтереснее.