На краю бездны

Мойра взглянула на браслет «Мин». На нем не было кнопки вызова. А жаль… Она бы сейчас очень пригодилась. К ней все время возвращалась одна и та же мысль – и долбила голову, как капля воды в китайской пытке.

Чего от нее хотят?

Вот-вот, именно китайская пытка. Это вполне в их духе. Довести человека до крайности. Пусть позлится… Ладно, это им удалось. Браво, вы добились, чего хотели. А вдруг они пойдут дальше?

Словно исполняя ее желание, дверь распахнулась. В комнату влетел пожилой полицейский, наклонился над Мойрой и начал что-то орать ей прямо в лицо, брызгая слюной. Она почувствовала, как напряглись и одеревенели ее мышцы, и съежилась на стуле. Полицейский все орал и орал, обдавая ее своим дыханием. Ей стало страшно и захотелось плакать. А потом он выскочил так же быстро, как и вошел, громко хлопнув дверью.

Наступила тишина.

* * *

Сердце Мойры стучало в груди, как барабан, она дрожала всем телом. Что же это происходит? Ей нужен адвокат. Пусть он вытащит ее отсюда. Сейчас же! Не успела она отдышаться, как вошли двое полицейских, на этот раз в форме. Вид у них был мрачный, на глазах темные очки. Они уселись напротив и начали допрашивать ее по-китайски.

– Я не говорю на кантонском наречии, – сказала она. – I don’t speak Cantonese.

Напрасный труд. Вопросы сыпались дождем, как картечь. Тон становился все выше. Вдруг один из них вскочил, опираясь на стол кулаками. И все принялись что-то лаять, брызгая слюной и яростью. Каждый их лающий вопль хлестал ее, как плетью.

– Адвоката! Адвоката! – кричала Мойра, ошеломленная и потрясенная. – Позовите адвоката! Адвокат! Адвокат! Адвокат!

Слезы обжигали ей лицо.

* * *

Четыре часа утра. Мойра была измучена, нервы на пределе. Шесть часов она провела в этой комнате, причем три из них ее изводили допросом на кантонском диалекте, при этом испепеляя злобными взглядами, и довели до полного изнеможения. После двух мужчин настала очередь женщины примерно ее возраста. Ее агрессивность не шла ни в какое сравнение с агрессивностью мужчин, от нее можно было просто-напросто тронуться рассудком. Что же такое она сделала, чем заслужила такое обращение? Тем не менее никто из них ее не тронул, хотя она и слышала разговоры о скандальных случаях в полицейских отделениях Гонконга, а бывало, что полиция избивала манифестантов, но, судя по всему, этим ее трогать запретили. Редко когда Мойре приходилось испытать такой страх, с такой силой ощутить собственное одиночество и беспомощность. Она до сих пор так и не узнала, в чем ее обвиняют. Было ли это как-то связано с Мином? И почему среди полицейских не нашлось ни одного говорящего по-английски? Она вспомнила того молодого сыщика. Где он сейчас? Что делает? Он ведь ходил за ней по пятам. Может, его перебросили на другое задание? Или он в отпуске? Почему его здесь не оказалось?… Снова наступила тишина, не было слышно ни единого звука. Комиссариат погрузился в сон, и о ней опять забыли.

Мойра без сил буквально висела на стуле, в тысячный раз пытаясь понять, что произошло, что же она успела натворить с самого начала пребывания здесь. Около пяти часов встала и размяла онемевшее тело. Потом попробовала лечь на пол, но тот оказался еще жестче стула. Пришлось опять сесть. В коридоре было тихо и во всем здании тоже. Можно подумать, что она тут единственная задержанная… Мойра положила лоб на скрещенные руки и задремала.

* * *

За дверью послышались голоса. В коридоре кто-то яростно спорил по-кантонски. Короткие резкие реплики сразу прогнали сон. Из голосов выделялся один, явно моложе и возбужденнее остальных. Мойра сжалась на стуле: новых воплей, непонятных обличений и перекошенных от злости физиономий она больше не вынесет.

Голоса вдруг замолкли, и загремел дверной засов. В следующий миг дверь открылась, и на пороге появился тот самый молодой полицейский. Он смотрел на нее с сожалением, грустно, смущенно и даже нежно. И Мойра сразу же поняла, что он ничего не знал о ее задержании, что это он отчитывал полицейских в коридоре и что он пришел ее освободить. Ее захлестнула волна признательности. Никогда и ни к кому она не чувствовала такой благодарности. И такого облегчения.

– Я очень сожалею, – пробормотал он по-английски. – Действительно сожалею. Не понимаю, с чего они вдруг вас задержали. Мне сообщили об этом только полчаса назад, и я сразу приехал.

– Освободите меня, пожалуйста.

– Конечно, и немедленно.

Эвристика

38

Мойра повернулась лицом к солнцу, которое едва показалось над домами. Она даже представить не решалась, что означает день за днем, месяцами, годами находиться взаперти в камере в восемь квадратных метров.

– Садитесь, – сказал молодой полицейский, распахнув перед ней пассажирскую дверцу. – Вы, наверное, хотите есть.

– Сначала – сигарету, – ответила Мойра, начав рыться в сумке.