На краю географии

— Тувинцы — отличный народ, — объяснял мне Миша. — Я с ними давно сижу и знаю их хорошо. И они ко мне хорошо относятся. Они много лучше русских. Вообще, те народы, у которых сохранилось что-нибудь от религии или обычаев, лучше русских. Потому что у них хоть что-то есть, что сдерживает их. А у наших, у русских, и веру отняли, и обычаи, а вместо этого дали лагеря. Потому такая погань и пошла.

Был час ночи, и огромные северные звезды рассыпались по всему небу. К нам подошел Леха-крысолов.

— Какие есть звезды? — спросил он.

— Там, — сказал я, — красноватая звезда, видишь? Это — Марс. А вон звезды образуют ковш. Так вот, проведи линию по двум последним на ковше звездам, и первая яркая на ее пути — Полярная звезда. Там север. А вот самая яркая звезда на небе. Видишь, как груша размером? Это — Венера.

Я замолчал, ибо исчерпал свои астрономические познания. Леха с уважением на меня посмотрел.

— Образованный ты, — заключил он. — Я вот ничего не знаю. Ничего в жизни не видел, кроме лагерей. Не видел даже, как яблоки на дереве растут.

— Ты что? — не поверил я. — Не может быть!

— Точно, — не отрываясь от звезд, ответил Леха. — На картинке, конечно, видел, а так, на самом деле, — нет.

— Как же это может быть?

— А так. С детства сижу. Выходил, однако ненадолго. Помню, дали мне десять лет, а в это время следователь докопался, что я стрелял в него из-за забора. Тогда он не завел на меня дела — судили бы меня за все сразу, и получил бы я все те же десять лет, по самой тяжкой. Он подождал моего выхода и тогда подал в прокуратуру. Пришел я домой из лагеря и не успел повесить плащ на гвоздь, как приходят менты арестовать меня. Не успел даже мать обнять. Дали еще семь лет, вот, досиживаю. Какие тут яблоки? Я и ел-то их всего несколько раз в жизни, когда мать на свидание приезжала.

* * *

Наступило лето, а с ним и день, когда Варяга выпустили из БУРа. Степка ходил как потерянный — ждал смерти. В барак набилось много народу отдать Варягу дань уважения. Достали водку, а герою торжества, непьющему, — морфий, хотя сейчас с ним в лагерях неимоверно трудно. В разгар веселья в секцию зашел Татарин. Был он один, но по тому, как он держал правую руку, можно было догадаться, что в рукав заправлен нож. Варяг поморщился — не хотел склоки. Приближался день его освобождения, а тут, в случае резни, — снова суд, и не видать свободы опять после стольких лет заключения. Варягова банда притихла.

— Ну что скажешь? — спросил Татарин. — Взял деньги и в БУР смылся?

— Ты же знаешь, — отвечал Варяг, — меня из-за Степки в БУР посадили. Сейчас я тебе деньги отдам. Садись, выпей с нами.

Компания наперебой стала предлагать Татарину водку — все понимали: тронь его — внутрь ворвутся те, что оцепили барак снаружи, и тогда еще вопрос, кто останется в живых. Без команды Варяга на это никто отважиться не мог.

— А что, нельзя было передать через кого-нибудь? — не унимался Татарин.

— Вот что, — спокойно сказал Варяг, — спрячь свой нож куда поудобнее и давай выпей. Или, если хочешь, уколись — есть у меня еще немного. Или тебе этого мало? Не видишь, что я только что с БУРа?

Довод подействовал: считается неблагородным принять плохо того, кто вышел из БУРа. Татарин взял протянутый стакан. Перемирие состоялось. Но было ясно: рано или поздно что-то должно произойти. В лагерях вражда никогда не исчезает, а развязка может быть лишь отсрочена, не отменена.

Татарин ушел. Варяг подозвал Степку.

— Ладно, живи, — сказал он. — Я к тебе ничего не имею. Только не попадайся мне на пути. Твое счастье, что мне скоро выходить на свободу, а других посылать на такую мразь неохота. Но сиди тихо, как мышь, не высовывайся.

Степка был счастлив.

* * *

Вскоре из БУРа вышел ближайший дружок Варяга, и в первой же беседе между ними выяснилось, что шнырь Заруба забирал себе почти все, что Варяг ему давал для передачи.

— Заруба поплатится за это, — пробормотал Варяг, тяжело пережевывая мерзостную матерщину. — То, что он мне не передавал, сошло ему с рук. Но то, что он не передавал от меня, ему не пройдет.

Вечером Варяг вышел к воротам БУРа встречать Зарубу. Тот показался, когда уже совсем стемнело. В руках у него был полный ворох какого-то тряпья, а сверху лежало несколько пачек махорки и банка кильки в томатном соусе. Шнырь попытался изобразить на лице радость, хоть звериным чутьем чуял расправу.

— Не надо ли чего передать? — спросил он поравнявшись.

Варяг молча взял в руки банку, подбросил ее в воздух, поймал и наотмашь ударил ею Зарубу по лицу. Тот выронил из рук хлам и упал на колени, закрывшись ладонями и выплевывая зубы. Варяг постоял немного, пнул его несколько раз в живот, а когда тот задергался в конвульсиях от удара в печень, бросил банку и ушел.