На краю империи. Камчатский излом

Дело дошло до стрельбы, правда в воздух. Солдаты и матросы экспедиции были физически сильнее, лучше вооружены и организованы, однако казаков было больше, и они дрались на своей территории. В итоге солдат согнали к казарме, вокруг которой они и заняли оборону, ощетинившись штыками. В них полетели камни и мат служилых. Укрыться в помещении солдаты не решались, поскольку нападающие грозились поджечь строение к едрене фене.

Козыревский выслушал рассказ и мрачно усмехнулся:

– Вот уж воистину сказано: замахнулся, так бей! Ну чо, други, будем ковать, пока не остыло? – Ответа он, похоже, и не ждал. – Никифор, капитана обмой и в мундир наряди – быстро! Михайло, ряса моя где? Суды давай! Митька, пособи ему с капитаном-та! Андрюха, окна отвори – не видать ни хрена!

Началась суета. Минут через двадцать слегка обмытый Беринг был облит духами и наряжен в мундир. Козыревский облачился в монашеское одеяние, а на голову водрузил клобук. Шубин в чем был, в том и остался. В таком виде трое начальников покинули капитанские палаты. Оставшимся было приказано навести в доме порядок – и быстро!

Митька, конечно, слегка обиделся, что его не взяли «на дело», но быстро сообразил, что замести следы случившегося – задача крайне важная. Главное, что делать с денщиками? Связанный Иван сидел на полу в сенях с тряпкой во рту и пучил глаза от страха. Григорий лежал в комнате тихо, но было ясно, что он давно очнулся или вообще не терял сознания от удара головой об пол. Никифор беспокоил его меньше – случись что, он окажется пособником бандитов или, по крайней мере, не сможет доказать обратное. А вот эти двое…

Недолгие Митькины размышления прервал стон – немец, похоже, был еще жив. Стараясь не запачкаться кровью, служилый перевернул его на спину. Понять, что он не жилец, было нетрудно – грудь пробита пистолетной пулей. Даже при желании раненого не спасти, можно только помочь…

– Никифор, – сказал Митька, – беги за водой. Надо много!

Подхватив деревянные ведра, денщик ушел, а Митька с ножом в руках приблизился к Ивану. Тот еще больше выпучил глаза, замычал и забился, силясь разорвать ремни, которыми был связан. «Надо же, – удивился служилый, – дурак дураком, а понял, что при таком раскладе ему не жить. Попробовать?»

– Не ссы, губить не буду, – успокоил он свидетеля. – А вот если пикнешь, не обессудь!

Узел на запястьях он разрезал аккуратно, чтоб по возможности сохранить ремешок. Ноги пленника были связаны обрывком крапивной веревки, которую Митька жалеть не стал. В комнате он пнул ногой Григория и показал ему нож:

– Просыпайся, паря, помирать пора! Не хочешь? Тогда делай, что скажу!

Офицера вытащили на середину комнаты. Его шею Митька обернул тряпкой, а поверх нее пропустил ремешок в один оборот. За его концы велел взяться ошалелым от страха денщикам и… тянуть.

Тянуть, пока полутруп не станет настоящим трупом.

Ремешок все время выскальзывал из трясущихся рук Ивана. Михайло Смирный предложил взяться самому, а Ваньку прибить на хрен. Руки у денщика сразу перестали трястись…

Когда вернулся Никифор с водой, все было кончено – число убийц утроилось.

Труп раздели и отмыли от крови, пока она не засохла. Уложили на носилки, надели парик и шляпу, накрыли медвежьей шкурой и отнесли домой – тем же путем, каким он и прибыл сюда. Вместе с денщиками ушел и Смирный – присмотреть, как будут обряжать покойного в парадный мундир. Митька остался с Никифором наводить порядок. Кроме прочего, ему предстояло вернуть потолок в первоначальное состояние. Почему-то зрелищем учиненного погрома ему навеяло философскую мысль, явно из наследия Дмитрия: «Кровь и дерьмо… Вот через них жизнь и вершится – что по старому ладу, что по новому».

А еще он подумал, что, сотворив подобное, люди из будущего, в котором жил его двойник, долго пребывали бы в шоке. А его современники привычны – мало кто из них не присутствовал на публичных экзекуциях, где хватает и крови, и дерьма, и криков.

* * *

Пока Митька заметал следы убийства, в остроге произошло удивительное событие. В пересказе служилых, бывших свидетелями и участниками, дело было примерно так. На место драки, грозившей перейти в военные действия, явился лично капитан Беринг. Его сопровождали камчатский ветеран Шубин и монах Игнатий. Очень немногие из присутствующих раньше видели Козыревского, но слышали о нем все. Известие, что это именно он, мгновенно облетело толпу. В общем, на солдат подействовало появление капитана, а на казаков – былого атамана. Драка прекратилась сама собой, и капитан приказал солдатам покинуть поле боя и убраться в казарму. Казакам он велел разойтись по домам, после чего отец Игнатий всех благословил и произнес короткую речь – что-то о Боге и смирении. В деталях никто не разобрался, но зато все поняли, что Козыревский немца поддерживает. Пришлось разойтись…