Кедры, черные сосны, дубы и вязы с гор, из вершин Евфрата и Тигра, сплавлялись до верфей Неарха. Гесиона со свойственным фиванке эпическим стилем описывала свои скитания между Вавилоном и маленькими городками кораблестроителей, оазисами пальм, одинокими храмами и бедными селениями рыбаков, затерявшихся среди моря тростниковых зарослей.
Мухи, бич Вавилона и Суз, черными роями кишевшие на рынках, в жилищах и даже в храмах, оказались пустяком перед бедствием мириад кусающихся кровопийц, тучами реявших над тихими водами. Ветер, к счастью, не столь уж редкий, приносил избавление. Все остальное время люди проводили в дыму, и Гесиона уверяла подругу, что прокоптилась насквозь и стала нетленной, как мумия Египта.
Таис огляделась. В чистом воздухе Экбатаны мухи не доставляли беспокойства. Гесиона была бы счастливее в этом городе, напоминавшем ей родные, разрушенные Фивы.
На мраморных плитах высокой террасы звонко зашлепали босые детские ноги. Леонтиск — трехлетний сын Таис — сломя голову ринулся к матери, и она едва успела подхватить его на руки. Сын Птолемея походил больше на мать, чем на отца. Военачальник убедил Таис вступить с ним в официальный брак, как только македонцы вернулись после погони за Дарием. Хромая и ворча, появился в конце террасы искалеченный тессалиец, оставшийся в Экбатане у Таис смотрителем дома и лошадей, после того как тессалийские конники вместе с другими эллинскими воинами были отпущены Александром на родину. Теперь Ройкос приглядывал и за мальчиком, которому требовалась мужская рука и умение воина. Не вернулся на родину и начальник конников Леонтиск, отправившийся на восток вместе с Александром. Таис не любила вспоминать об этом — рана еще болела.
Мальчик выпрашивал позволения покататься на Боанергосе. Ройкос уверял, что лучше обождать, пока не будет окончательно объезжен маленький конь из-за гор Иберии, присланный Птолемеем. Таис примирила обоих обещанием самой прокатить сына на вечерней проездке, которую она свято соблюдала, чтобы оставаться в форме на случай внезапного отъезда.