На краю печальных истин

Ровно в девять часов утра старый антихрист, особенно не торопясь, спустился по лестнице главного корпуса. Валерия топталась внизу уже почти полтора часа со своими вещичками, как нищая, ожидающая подаяния. Сеял мелкий противный дождик, резкие порывы северного ветра пронизывали насквозь. Погода плакала над ее разрушенной и загубленной жизнью. Лера не замечала ни дождя, ни холодного ветра. Ее трясла мелкая нервная дрожь, она не могла дождаться момента, когда увидит свою взрослую дочь. Она и верила, и не верила в это. Степень отчаяния, перемешанного с призрачной надеждой, что ее не обманули, не поддавалась описанию. По крайней мере, она сама не смогла бы словами описать все нахлынувшие на нее чувства.

Дальнейшее происходило как во сне, тяжелом и кошмарном. Вот они бредут к автобусной остановке, она со своим чемоданом на колесиках по глинистой тропинке тащится далеко позади старческой спины. Колесики, которые умники сочинили, чтобы они легко вращались по асфальту, буксовали через каждые три шага, и было непонятно, каким таким удивительным образом они еще не отвалились от днища. Потом они почти два часа тряслись в сельском автобусе. И снова пешком.

Вид родных просторов не заставил Лерочкино сердце биться неровно. Она ненавидела с некоторых пор все, что было связано с этими местами, даже воспоминания. К тому же физические силы после бессонной ночи были на исходе. Наконец они добрели до проклятого отчего дома. Домишко пришел в упадок окончательно, окна слепые, стены некрашеные, крыльцо перекосилось. В таком сооружении жить страшно – дом, того и гляди, рухнет. Лера, задыхаясь от волнения, вошла в комнату вслед за проклятым стариком и остолбенела. Она ожидала чего угодно, но только не этого. Она мечтала выпросить, вымолить на коленях прощения у своей дочери, увезти ее отсюда в нормальную жизнь, лелеять ее до конца своих дней, посвятить ей оставшийся кусочек жизни.

…За столом сидела дебилка. Определить возраст больной было трудно. Ей могло быть и шестнадцать, и двадцать пять. В том, что девушка поражена страшным недугом, не было никаких сомнений. Диагноз можно было поставить легко. Достаточно было один раз взглянуть на ничего не выражающее лицо, с которого не сползала идиотская улыбка, и на пустые глаза. Нет, сказать, что лицо ничего не выражало, было бы не очень правильно. Выражение животного удовольствия смешивалось с детским непониманием того, что происходит вокруг. Девушка жадно, по-звериному, откусывала от целой булки черного хлеба куски и смачно урчала от удовольствия. Рот ее был набит до отказа, толстые губы измазаны, хлебные куски и крошки валялись на деревянном, ничем не прикрытом грязном столе. Рубище, которое прикрывало мощное, раздавшееся тело, не поддавалось описанию. Осознать и принять то, что это животное – ее дочь, означало только одно – самой сойти с ума. Валерия застонала, комната поплыла у нее перед глазами, и она, так и не отпустив ручку чемодана, бессильно опустилась на грязный, заплеванный пол и забилась в рыданиях. Она рыдала и каталась по грязным доскам и, чтобы удержать крик, кусала собственные пальцы.

Она-то, наивная, думала, что страшнее предательства собственной матери, жизни в интернате, голода и неприкаянности, когда кончаются последние силенки, нет ничего. Как страшно она ошибалась. Она считала, что испытала все муки ада при жизни, в молодые годы, и заслужила право на счастье, а оказывается, все только начиналось. И что со всем этим делать, она не знала.

Глава 8

Ситуация оставляла желать лучшего. Как всегда в этой жизни, уж если пошло все наперекосяк, то только держись! Процесс выходит из-под контроля и не подчиняется никаким законам, ни логическим, ни математическим, происходящее напоминало термоядерную реакцию. Могилевский не знал, за что хвататься и в какую сторону бежать. У Александровых в семье ситуация сложилась под названием «полный вперед». Оба родителя находились в глубочайшем ауте от закидонов своего единственного отпрыска. Чубов неожиданно растерял все навыки руководителя, похерил работу и погрузился с головой в решение проблем, которые обрушились на друзей.