На краю пропасти

Яр срезал оперение стрелы ножом, сдернул череп мертвой кошки, как мясо с вилки, отшвырнул в сторону. Нельзя вынимать стрелу, нельзя! Подхватил хрипящего Митяя, приподнял. Тело тащить – словно мешок с песком: тяжело, неудобно, скользко, так и норовит вывалиться из рук, упасть обратно на землю, да там и остаться.

Кое-как ему удалось взвалить Митяя на плечи. Тот стонал: стрела в груди цеплялась, двигалась, вызывала боль и расширяла рану. Яр понес юношу к воротам вдоль белой стены: штукатурка местами отпала, но ее с лихвой заменил плющ, свиваясь и расползаясь по каменной кладке, странно зеленый еще, несмотря на осень.

Ворота раскрылись задолго до подхода Яра, навстречу выбежали стрельцы. Окружили, защищая, хоть и не от кого уже, подхватили Митяя, помогли затащить внутрь. Яр до последнего цеплялся за парня, старался помочь, но во дворе Юрьева его оттеснили. Положили раненого на койку, которую вынесли из здания, разошлись, образовав кольцо, куда тут же нырнул доктор.

Изо всех щелей набежала толпа, словно ручейки слились в широкое озеро. Людское море тут же загомонило, запричитало, заохало, стараясь поближе просочиться, рассмотреть, чтобы дать потом волю языку: что-то новенькое случилось, что-то из ряда вон…

– Что тут творится?

– Чай, испытание вкривь пошло…

– Смотрите, смотрите… Чего там?

– Сам Воевода! Охрана! Стрельцы! Да что же творится-то?

– Убили, что ль, кого?

– Да не видишь, один он вернулся… один…

– И что же теперь будет-то? Ой, страсти-то какие!

– Серые падальщики, что ль? Иль похуже чего?

– Окстись, ирод! Какие падальщики?! Купец не вернулся… Купец… А с ним…

– Егорка! Где мой Егорка? Что с ним? Его-о-орка-а…

Толпу сдерживали охранники Воеводы, толкались, пытались удержать, к ним присоединились стрельцы. Сам же глава стоял за кольцом, ограждающим Митяя. Он внимательно смотрел на Яра, пристально, зло даже. Рядышком был и Гром: сощурившись, оценивал ситуацию, казалось, видел всех: и Ярослава, и Воеводу, и Митяя в кольце стрельцов, и толпу, волнующуюся и любопытную.

Ярос пошел вперед, к кольцу, внутри которого Митяй плевался кровью, кашлял и… умирал. Он хотел помочь, что-то сделать еще, словно того, что сделал до этого, было недостаточно. Путь преградил Воевода. Глаза метали искры, губы тряслись, скривившись от злобы, а ненависть натянула тело, напрягла, взвела, как часовую пружину. И в этот миг она распрямилась. Рука Воеводы взлетела, метнулась к Яру. И не одна, а вместе с пистолетом.

– Ты! Черт недоделанный! – прорычал он, палец уже давил спусковой крючок. Юноша вздрогнул и остановился в недоумении. – Ты убил его! Да я тебя! Я! Молись, сука!..

– Юрий Сергеевич! – подскочил Гром, сжал запястье главы, потянул вниз. Тот пытался вырвать руку из железной хватки Грома, нацелить опять оружие в лоб Яру, но никак не получалось: Гром держал крепко. – Одумайтесь! Народ же вокруг! Нельзя без суда! Нельзя! Надо показать им… какой вы… хороший правитель! Юрий Сергеевич! Не при всех!

– Взять! – через несколько долгих мгновений выдохнул Воевода. С каменным лицом Панов повернулся к Громову, заглянул в его глаза. – Взять и отвести в церковь. Суд сегодня… через час. Ты будешь судить… и не спорь! А то и тебя вместе с ним!

– Но Митяй еще не умер!

– Но почти… Я все сказал, Гром. Этот утырок последний раз обделался… Через час, Гром. В церкви, Гром.

Тот мотнул головой, и двое в черном схватили Яра, отобрали оружие, завернули руки за спину и так, носом в землю, повели мимо бурлящей и галдящей толпы в Михайло-Архангельский собор. Толпа вздохнула, ахнула и потекла следом, набиваясь в стонущий то ли от ветра, то ли от недоумения – куда же все прут-то? – храм.

Когда люди разошлись, к злому Воеводе подошел врач, выбравшись из кольца вокруг Митяя. Вениамин Игоревич остановился рядом, нерешительно теребил в руках чемоданчик с инструментами. Панов сам же и подтолкнул врача к разговору.

– Ну, доктор? Чего ждать? – желваки играли, взгляд не предвещал ничего хорошего.

– Странно… все… Очень… странно…

– Что с ним?

– Ничего хорошего. Ничего. Кровь заливает легкие. Я вытащил стрелу и сделал разрез… на спине… чтобы кровь… но…

– ЧТО С НИМ!

– Максимум до утра, Юрий Сергеевич. Максимум. Готовьтесь. Но странно…

– Что странно? – Панов встрепенулся, уперев немигающий злой взгляд в доктора. – Говори.

– Кровь… странно… Она черная…

– Что?

– Кровь вашего сына неправильная, нечеловеческая… Мутант он…

Вениамин Игоревич осекся, так как весь вид Воеводы говорил сейчас, что тот в гневе, что совсем не те слова он хочет услышать от доктора. Ноздри раздуваются, брови насуплены, желваки напряженно двигаются, а руки слишком заметно трясутся. Лучше его сейчас не трогать.

– Доставьте сына в лазарет и приведите Потемкина. Я скоро буду, – с этими словами он прошествовал в сторону собора. Стрельцы переглянулись, пожали плечами и, подняв койку с Митяем, потащили юношу к стрелецкому корпусу. Следом поплелся Вениамин Игоревич, не зная, куда деть руки: он слишком поздно осознал, что совершил ошибку, сказав Панову, что его сын – мутант.

***