На краю света. Подписаренок

— Ты, Анна, брось этакую дурость пороть. Не такая у меня Парунька, чтобы из родительского дома бежать. Чего ей у нас не хватает? Ушла к кому-нибудь ночевать. Обожди немного — сама заявится…

— Жди… Заявится, — запричитала Анна. — Смотри! Весь сундук выгрузила. Все подчистую унесла!

Тут Гаврило встал с кровати, прошел в горницу, посмотрел на пустой Парасковьин сундук и рассмеялся. Анна плачет, а ему, видишь ли, смешно.

— Вот так дочка! — говорит. — Ловко она нас обчистила. Вокруг пальца обвела. Молодец девка! Узнаю свою родову!

Опосля этого пошел он зачем-то в свою кладовку. Только это он зашел туда, как сразу же начал ругаться там благим матом.

— Анна! — кричит ей. — Так тебя перетак!..

Анна, сама не своя, прибежала к нему в кладовку.

— Ты куда убрала отседова деньги?

— Какие деньги?

— Ты что, — говорит, — сдурела совсем, что ли! Не знаешь, какие деньги? Из Енисейскова привез — хлеб весной сплавили. Пятьдесят золотых по десятке. Забыла, что ли! Куды девала их?

— Не брала я эти деньги.

— Как это не брала! Куды оне могли деваться! В туесе лежали, в тряпичку завязаны и крупой сверху засыпаны. А туес под лавкой стоял, за бадейкой. С самой весны на месте были. А сейчас хватился — тряпичка в туесе, а денег нет.

И сует ей в нос этот самый туес с крупой и холщовую тряпицу.

— Вот в этой, — говорит, — тряпичке там в туеске лежали.

— Чтоб тебя леший взял с твоими деньгами, — заругалась тут Анна. — Ищи! Куда они денутся, твои деньги. Никто, кроме тебя, в этой кладовке не шарится. И ключи от нее у тебя.

Тут дедушко опять начал рыться в кладовке. Все вверх дном перевернул, а крупу чуть ли не через сито просеял. Потом в подполье искал, в других своих потаенных местах. И нигде эти деньги свои не нашел. Внапоследок он догадался:

— Она взяла, так ее растак! Отца родного обокрала! Ловко сработала, стерва!

Говорит, а самого всего так и трясет. Аж зуб на зуб не попадает. Потом пошел, налил себе сразу целую чашку водки и выпил. После этого уж отошел немного и говорит:

— Давай, Анна, думать — к кому она убежала, кому деньги мои унесла…

Тут стали они с разных сторон прикидывать да примеривать это дело. Всех женихов в деревне перебрали. И выходило так, что не к кому Парасковье в Кульчеке бежать. В суседних деревнях тоже ни одного подходящего жениха не находилось. И вдруг его тут как бы осенило, что она с Гришкой смылась. И как только он догадался об этом, так ему сразу припомнилось, как она на его глазах не раз с ним о чем-то шушукалась, и одежонку свою в горнице перебирала, и у кладовки что-то вертелась. Раньше-то ему все это было невдомек. А теперь стало ясно.

И как только дошло все это до него, так он сразу и побежал к старосте. Так, мол, и так. Родная дочь обокрала. Денег пять сотен и лопати целый сундук. И убежала вместе с цыганом.

А старостой был у нас тогда Нефед Мажоров. Сурьезный такой мужик. Он послушал, послушал дедушку-то да только махнул рукой:

— Попробуй, — говорит, — догони их теперь. Оне за ночь-то, может, верст за сто умахали. А потом, нашел кого ловить. Разве цыгана на таком деле поймаешь. Нет, брат! Что у волка в зубе, то Егорий дал. Не догнать нам теперь твою Паруньку. Да ты, — говорит, — не волновайся. Недельки через две-три она сама к тебе заявится. Как миленькая. Ты чего думаешь, нужна цыганам твоя Парунька? Им деньги твои нужны да одежонка ее. А женить своего Гришку на ней они и не думают. Он у них вроде приманки на богатых девок. Нынче твою Паруньку подцепили. А потом поедут в другое место, найдут другую богатую дуру. Им ведь тоже надо жить. Работать-то лень. Попробуй-ко заработать пять сотен на крестьянской работе. Килу наживешь, а таких денег не сколотишь.

— Что верно, то верно, — говорит тут Мажорову дедушко Гаврило. — Дивствительно, по хорошей дороге оне верст сто, а то и больше умахают. Но дорога-то сегодня непроезжая. Снег-то выпал выше колена. Все перемело. Куды погонишь по такой дороге. А потом, рассуди сам — приехал он за ней наверняка али из Анаша, али из Подлиственной. Он, может, сюды уж коней-то уморил. А потом убродом обратно. Не очень-то далеко умахаешь. Так что пишите скорее с писарем бумагу анашенскому и подлиственскому старостам, чтобы перехватывали ее там с этим цыганом.

Ну, тут дивствительно наш кульчекский писарь сразу написал по всей форме бумагу насчет этого дела в Анаш и в Подлиственную, а Мажоров отправил ее с нарочным. А потом подумал, подумал немного, взял сотского и десятского и сам поехал с ними ее разыскивать.

— А где они ее поймали-то? — интересуюсь я. — С цыганом или одну?

— Одну поймали. Цыган-то успел смыться. А ее, голубушку, сцапали в Подлиственной у наших Сюксиных.

— А деньги, которые она украла у дедушки?

— И деньги, и всю одежонку привезли. Деньги-то она еще дома в оборку платья зашила. В этом платье убежала, в этом и обратно заявилась. А узлы с лопатенкой цыган увезти-то не успел. Оплошал…

— Как же это он оплошал?