На краю земли

— Вот он, — произнес Стивен, оперировавший при свете последних лучей заката и казначейских свечей. — Я зацепил его хирургическими щипцами. По-моему, это зуб акулы, оторвавшийся от дубинки и вонзившийся в gluteus maximus note 28 на поразительно большую глубину. Вопрос в том, какая это была акула?

— Можно посмотреть? — спросил отец Мартин довольно твердым голосом. На его скальп было наложено тридцать шесть швов, целый квадратный фут пластыря покрывал его ободранные плечи, но он был человек мужественный и прежде всего натурфилософ. — Несомненно, это акула, — произнес он, опустив зуб, поскольку лежал на животе: большинство матросов «Сюрприза» были ранены, когда, унося ноги, они развернулись к воинственным дамам тылом. — Но какая именно, сказать не могу. Однако я буду хранить его в табакерке и смотреть на него всякий раз, когда начну думать о браке. Или о женщинах вообще. Клянусь, больше никогда не буду снимать головного убора перед дамой, не вспомнив нынешний день. Вы знаете, Мэтьюрин, как только я ступил на палубу судна, того самого пахи, я поприветствовал женщину, встретившую меня, поклонился и обнажил голову, и она, воспользовавшись моментом, тотчас нанесла мне удар.

— Недаром говорят, что здесь край света, — отозвался Стивен. — Теперь покажите свою икру, пожалуйста. Боюсь, что нам придется вырезать из нее кусок. Я надеялся протолкнуть наконечник насквозь, но мешает большая берцовая кость.

— Может, подождать до завтра, — произнес отец Мартин, начавший терять самообладание.

— Зазубренный наконечник ждать не может, — возразил доктор. — Я не хочу видеть омертвения ткани или распространяющейся вверх гангрены. Прат, полагаю, отец Мартин хотел бы, чтобы его привязали, иначе он может взбрыкнуть, и я задену ему артерию.

Привычными движениями он обмотал первую цепь с кожаной прокладкой вокруг щиколотки отца Мартина и вторую вокруг его колена. Прат надежно прикрепил и ногу, и самого пациента к рым-болтам. Эту процедуру Стивен повторял бессчетное количество раз, но те, кому предстояла операция, боялись спасительных для них пут как огня.

Стивен чувствовал себя на своем месте — в окружении инструментов, запахов воска, воды в льяле, пакли, корпии, рома и настойки опия, которую он давал тем, кого должен был резать. После того как он забинтовал отцу Мартину ногу, тот снова затих: настойка опия подействовала, и доктор вновь ощутил себя достойной частью команды корабля.

Поднявшись, Мэтьюрин швырнул операционный фартук в угол, вымыл руки и вошел в капитанскую каюту. Джек Обри что-то записывал в журнал. Подняв глаза, он с улыбкой произнес:

— А, это вы, Стивен, — и стал писать дальше, деловито скрипя пером.

Устроившись в своем привычном кресле, Стивен осмотрел прекрасное помещение. Все было неизменно: подзорные трубы Джека на стеллаже, шпага возле барометра, футляры с виолончелью и скрипкой лежат там, где лежали всегда, великолепный, отделанный золотом несессер вместе с пюпитром для нот — подарок Дианы мужу — стоит на прежнем месте. Злополучная бронзовая шкатулка с «Данаи» с неповрежденными печатями, как ему было хорошо известно, спрятана под рыбинами. И все же что-то было не так, и он тотчас заметил, что к кормовым окнам были прикреплены глухие крышки: уж теперь-то оттуда никто не мог выпасть.

— Нет, дело не в этом, — произнес Джек Обри, перехватив его взгляд. — Это все равно, что запирать ворота конюшни после того, как лошадь украли. Очень глупое решение.

— И все же, боюсь, еще остались лошади, которых надо беречь.

— Не в этом дело. Полагаю, что нам предстоит нешуточный шторм, и я не хочу еще раз потерять рамы.

— Неужели дело так серьезно? А я-то думал, что волнение стихает.

— Так оно и есть. Только барометр резко упал — просто страшное дело… Простите, Стивен, мне надо дописать эту страницу.

Корабль то взлетал вверх, то опускался, то взлетал, то опускался на длинных волнах зыби. На бортовую качку не было и намека. Джек Обри продолжал скрипеть пером. Издалека слышался неприятный голос Киллика, который напевал: «Раз-два, дружно», и вскоре каюту наполнил запах плавленого сыра.