На Красном дворе

То не солнышко по небу плывет,
Слава!
То Ванюше хор девичий поет!
Слава!
Приходи к нам погулять,
Слава!
Станем песней потешать!
Слава!
Твой наряд сидит красиво,
Слава!
Взор твой смотрит не спесиво,
Слава!
Дорогому Вышате, слава!
Слава!
Нам с тобой веселье, забава!
Слава!
Пусть пройдет твоя слава за моря,
Слава!
Будешь ты для нас, как заря!
Слава!

Вышата выслушал стоя величальную песню, после чего поклонился девушкам, поблагодарил и сел.

Во время величальной песни он упорно глядел на Люду; несмотря на то что с него не сводили глаз десятки молодых девушек, но между ними недоставало одного взгляда, а именно Людиного, за него он отдал бы все остальные.

Когда песня окончилась, кто-то из гостей отозвался:

— Хороша песня! Такой и Боян не споет… Ну, теперь наша очередь отплатить тем же.

Несколько молодцов оглянулись, как бы отыскивая кого-то глазами.

— А где же наш Путята? — спросили они.

— Знать, не пришел еще.

— Запоздал старик… Может, замерз где-нибудь по дороге?

— Не таковский он! — пошутил кто-то. — У него борода что у волка шкура, он не замерзнет.

В тот же момент послышались голоса в сенях, и глаза всех, конечно, обратились туда.

Дверь отворилась, и на пороге появилась фигура здоровенного старика с громадною седою бородою, заледеневшею от мороза. Длинные волосы его на висках тоже пообмерзли, так что вся голова была как бы вылеплена из снега. Одной рукой он что-то держал под полою кафтана, другую заложил за пояс вместе с шапкою. Он не вошел, а ввалился в гридницу. За ним последовало еще несколько запоздалых гостей.

Едва он показался в гриднице, как послышались смешанные голоса девушек и молодых людей.

— А! Путята, Путята! — закричали все радостно.

Между тем к нему подошла хозяйка.

— В добрый час пожаловали, дедушка, — сказала она. — Все давно ждут вас и ваших песен.

Путята приподнял седую голову и окинул орлиным взглядом гридницу.

— Да, есть для кого петь, — сказал он, — только бы голоса хватило…

Боярыня подвела его к скамье возле стены.

— Садитесь, батюшка, — сказала она, — и достаньте свои гусли… Здесь они не замерзнут, не на морозе, — шутя прибавила она.

— Сейчас, сейчас, боярыня, — отвечал Путята, — только вот… не мешало бы…

И он что-то шепнул на ухо хозяйке, которая тут же ушла, а через минуту сенная девушка внесла на подносе ковшик меду и чарку. За нею шла Богна и, остановившись перед стариком, поклонилась ему в пояс.

— Милости просим выкушать из моих рук медку во здравие, — произнесла она.

Старик разгладил бороду и улыбнулся девушке.

— С удовольствием выкушаю, зоренька моя ясная, — отвечал старик.

Он принял мед и поставил его подле себя на небольшом столике; отпивая понемногу из чарки, вынул из-под полы гусли и начал настраивать их, разговаривая с девушками и молодыми людьми и отпуская разные шуточки.

Девушки пряли, смеялись, переговариваясь между собой вполголоса.

— Да скоро ли ты, Путята? — спрашивали мужчины. — Ведь не даром пьешь мед… Надо петь… Наш черед петь…

Но Путята продолжал спокойно настраивать гусли, затем, приподняв их, начал перебирать струны, подыскивая нужный мотив, и напевать вполголоса:

Ох, как над Лыбедью, над рекою
Летят соколики длинной чередою!
Эх, годы не те, чтобы с ними лететь,
Мне лишь осталось на них поглядеть…

Все внимательно прислушивались к песне. В гриднице воцарилась глубокая тишина, слышно было жужжание веретен, но вдруг Путята оборвал песню, закончив мотив аккордом.

— Дальше, дальше, Путята! — загалдела молодежь.

— Не подгоняйте старика, как ленивую лошадь, — отшучивался Путята. — Дозвольте спеть что-нибудь подумавши.

И он снова ударил по струнам. Опять воцарилась тишина, и Путята запел: