На красный свет

Завгар вылезает из-под машины, маленький, кривоногий, как гном. Вытирает ветошью руки и говорит скрипучим гномьим голосом:

— Вот что, Куркин. Сядешь за руль, поедешь в рейс. Под твою, главное дело, личную ответственность!

Перекладывать эту самую ответственность со своих на чужие плечи — завгар на это мастер.

— Далеко ли? — спрашивает Лешка, поеживаясь: после душа ему зябко.

— В Аланор.

«На тысячах нор стоит Аланор», — вспоминает Лешка чьи-то стихи.

— Ездил туда?

— Бывал, — отвечает Лешка, — летом. Когда на грузовой работал.

— Теперь зимой побываешь. Ты, главное дело, смотри, в темпе чтобы ездка была. В темпе.

— А что такое стряслось, Иван Иванович? И в темпе, и под ответственность…

Завгар подымает с полу пустую канистру, долго смотрит на нее, словно не знает, что это такое, и наконец говорит:

— Тут цельная история выходит. На руднике у шахтера ребенок, девчонка, главное дело, ногу сломала. По рации управляющему докладают: плохо дело, везти ребенка в машине через степь неспособно, а управляющий пообещай: посылаю хирурга моментом. Ждите. Вот так, Куркин.

— Мне, значит, хирурга везти выпадает?

— Хирурга, Куркин. Твой «газик» в самый раз подойдет.

— Ну что ж, повезу.

— Давай, давай.

Лешка поворачивается.

— «На тысячах нор стоит Аланор», — бормочет он.

Откуда эти стихи — не помнит, а застряли в голове. Очень правильно, между прочим! Лешка вспоминает степь, бугристую от тарбаганьих нор. Каждая нора — холмик, на холмике — серебристый ковыль. А нор этих миллион! Едешь, а тарбаганы столбиками стоят в степи, лапками брюхо придерживают. Между прочим, забавные твари, таких тоже не всюду встретишь. Интересно, неужели они без просыпу спят всю зиму в своих норах? Как медведи? А степь аланорская — что пустыня. Ни деревца, ни кустика. И теперь, под снегом, небось словно на северном полюсе. Да нет. Снег там не держится — ветер сдувает. Ветер с Хингана.

Лешка думает о разных пустяках. «Газик» заправлен горючим. Все готово.

— Куда за врачом ехать, Иван Иванович?

— В седьмую больницу — Сосновка!

День все так же ослепителен. Солнце шпарит вовсю. Лиственницы, багровые от мороза, просвечивают на солнце. Сосны с голыми ветвями, утерявшими хвою на подветренной стороне, толпятся вокруг белого двухэтажного дома больницы.

Дом невысок, приземист, по-старомодному вольготно расположен на склоне сопки. Лешка подкатывает к двери с вывеской: да, точно, седьмая больница… Интересно, что за хирург? Мясник небось, здоровый мужик с руками-кувалдами. Хотя и хирургини бывают. Это точно. Но редко.

Лешка зевает: за ночь дежурства удалось поспать самую малость — часа два. Хорошо хоть погода соответствует. Вообще климат тут подходящий: зимой — морозы, плевок катышком на землю падает, резина дубеет, водка замерзает; один спиртяга в ходу. Летом — жара, пыль, а дожди не идут.

Что это хирург не поспешает? Ага, вот! Эта невысокая, видно, сестра. Провожает, а закуталась, черт те что на себя навертела! А врач — действительно здоровый парень. Да что он, спятил, что ли? В одном халате и в шапочке собрался. Может, он, Лешка, перепутал? Может, это психбольница?

Закутанная до бровей сестрица кивает Лешке головой и лезет в машину, а доктор заботливо ее усаживает. И там, за Лешкиной спиной, творится что-то непонятное: сестра сердитым голосом отдает приказания доктору. А он? Он только беспрерывно повторяет: «Будет сделано». Ну и ну!

— Смотрите, вливания Петрову — точно по графику. Ну, кажется, все. До свиданья… Поехали, товарищ водитель! — распоряжается сестра.

Врач стоит у ограды, приложив два пальца к шапочке.

Лешка оборачивается и ледяным тоном спрашивает:

— Извиняюсь, а что врач, хирург, не едет?

— Я еду, видите же! — заявляет женщина и в сердцах теребит узел платка, завязанного сзади.

— А он? — растерянно показывает Лешка на дюжего мужика, которому, видно, надоело топтаться раздетым у машины.

— Это мой фельдшер. Поехали, товарищ водитель. Время дорого, — объявляет врач.

Хирург! Ну-ну! А в конце концов ему-то что? Его дело крутить баранку.

— Уф! — доносится с заднего сиденья.

Это она наконец развязала узел. Лешка видит в зеркальце у ветрового стекла, как пассажирка высвобождает голову из платка… Но что это?! Она… Или померещилось? Она!.. Лешка оборачивается — она! Девушка в сером свитере.

2

На скрещении улиц стоит милиционер Семен Безуглый. Хотя Лешка с ним в дружбе, Семен может запросто проколоть права. Красный свет! Лешка тормозит.

— Езжайте! — звучит голос хирургини повелительно.

Ну, это ты у себя в больнице можешь командовать!

— Не видите, что ли? Красный свет!

— Езжайте! Это я беру на себя.

Лешка дает газ. Хирургиня высовывается в окошко, Семен прикладывает руку к шапке. Ишь ты!

— Время подгоняет. Больной ребенок. И перелом — не шутка! — коротко и как бы извиняясь говорит врачиха.

— А что может быть? — беспечно спрашивает Лешка.

— Гангрена может быть.

Гангрена!

Этой зимой водитель Давурин проплутал в степи, обморозился. И гангрена. Отняли ногу. А тут ребенок.

Лешка машинально прибавляет скорость. Ему передаются напряжение, беспокойство, которые владеют девушкой, сидящей сзади.

Подумать только! Она!