На кресах всходних

И обуза, и опора. Сразу я понял, что дисциплина у Витольда не хуже фронтовой. Авторитет какой-то совсем уж — вождь и шаман в одном лице. Ну, понятно, тут его родаков с два десятка, короля играет свита, но все равно важно, каков сам батюшка король. Говорят, что Витольд сначала вообще хотел отсидеться, а потом наоборот: все доказал в первый год, сам лез с башкой во все дела и пулями мечен. Теперь ему не обязательно, командир не впереди на лихом коне, а из штаба мыслью своей воюет. Но, судя по тому, как перед ним тянутся не только молодые хлопцы, но и дядьки с пузами и бородами, приходится верить, что с личным героизмом у пана Порхневича все тип-топ. Сам он на происхождении не настаивает, по-русски говорит как выпускник учительского института и, если кто-то из своих по старинке обратится с «паном», даже окорачивает, но чувствуется, что оттеночек господский нет-нет да и поблазнит. Хотя ничего такого уж именно польского в нем и нет, не говоря уж о родичах. Опять-таки и у нас тут, как я заметил, и партсобрания, и комсомольцы, и отчетность по диверсионной работе в процентах — все есть, но как бы чуть из-под полы «прошу паньства». Подозреваю, прежде была еще и духовитее в этом смысле атмосфера в войске, но теперь фронты наши замаячили на близком горизонте, так что старые привычки надо прятать.

Однако все познается в сравнении. Прошел слух, что где-то в нашей Пуще завелась шайка Армии крайовой, так у нас было собрание на предмет готовности к провокациям от огорченных поляков. Видимо, будут столкновения, там и полюбуемся. Для них приход наших еще тоскливее, чем для фрицев: те хоть отступить могут, а эти в Пуще как рыба в старице. А сеть — мы. Теперь охранение усилено и с севера, и на дальнюю работу на железку мы временно не ходим.

Макарка прискакал, объяснил, почему пока придется подождать с патефоном. У него идея — порадовать меня музычкой: в штабе есть патефон и пара пластинок, не помню, чей это трофей. Макарка решил, что под музыку я быстрее очухаюсь. Но сейчас пока нельзя: прибыли какие-то дядьки из бригады. Уже идут. Сюда! Макарка — за порог и там засел: будет подслушивать. Нравится мне этот мальчишка, хоть сам я в его годы был совсем не то. Хотя и не помню я себя в его годы. Почти.

А эти прибыли целой делегацией. Следователь бригадный не страшный. Маленький человек в песочной ленд-лизовской шинели — надо же, щедрость заморского брата и до лесов добралась! — покашливает в кулачок, хворый видать, потная лысина с поперечным начесом — для кого он старается красоту наводить в лесу?

С ним Шукеть, ну, можно не сомневаться, этот не упустит случая проявить бдительность. Удивительно противное существо. Ты будь подозрительным, если надо, но зачем выглядеть подозрительным? И какой противный голос! Так могла бы разговаривать скрипучая телега.

А вот этого не ожидал. Сам пан Порхневич! Он не стал входить, все равно внутри сесть некуда: топчан да чурбак вместо стола — вся моя обстановка. Я лежу головой к двери, потому мне его лица не видно, судить о его реакции можно только по отбрасываемой тени. Пока неподвижна.

Следователь представился и извинился, что вынужден допрашивать такого несомненного и к тому же раненого героя. Какие нежности! Даже неловко как-то. Ты спрашивай. Легенду свою я хорошо обмозговал еще до прихода в отряд и регулярно прокручивал в голове, чтобы в случае чего не сбиться. Ловят проще всего на несовпадениях и деталях. Потому — как можно меньше мелких подробностей. Товарищ Тулянцев — он так представился, — несмотря на довольно жалобный вид, дело свое знал, я и не заметил, как рассказал ему свою историю три раза. От начала до конца, потом от конца до начала, а потом вразброс. Про обстоятельства перехода через линию фронта врать почти не пришлось. Ну, про то, что никто меня не посылал, а я сам выбрал такой путь движения по жизни, я ему открываться не стал. Он записывает, записывает, уже сегодня вечером шифрованный запрос уйдет в штаб армии-дивизии на предмет установления личности. Наверняка у них есть надежные каналы. А что им ответят? Что такой-то действительно пропал без вести во время такого-то разведвыхода. Можно было, конечно, выбрать другую линию: я в плену с сорок первого, все на лесном хуторе скрывался. Но этот план плохой: три года лесной жизни отложили бы отпечаток на личности. А без вести есть без вести. Это и отсутствие документов объясняет.

Шукеть каждый мой ответ подвергает скептическому обкхекиванью. Коротко так, противно кашляет, что бы я ни сказал. Надеюсь, это начальная стадия хорошего туберкулеза. В третий раз рассказываю про разведвыход, как проволоки кусали да как ползли, а он все «кхе» да «кхе»! Подозрительность не есть вид ума, как кажется ему. Хорошо, что Бобрин над ним начальник по штабу, а то Шукеть засушил бы всю работу скукой и прищуром своим. Война, особенно партизанская, дело, помимо всего прочего, творческое, счетоводы вредны.