На кресах всходних

— О, — восклицал Андрей Иванович, — это место, знаете ли, с историей! Еще в девятом году господин Кондаков, сотрудник самого Уточкина, делал здесь ремонт и стоянку, когда откололся от каравана, совершавшего перелет Санкт-Петербург — Одесса.

Лев Абрамович заметил, что данный аппарат, вероятнее всего, принадлежит германским вооруженным силам.

— Нет, — уклончиво улыбнулся пан Ромишевский. — Полагаю, сей планер из состава русской армии.

— Из чего же вы так заключаете?

— Он двигался с юго-востока. — польский гость обернулся к Елизавете Андреевне. — вы не видели его в небе над имением?

Она мягко улыбнулась и сказала, что, скорее всего, еще почивала в этот лётный час.

Андрей Иванович накручивал бакенбард на указательный палец. Ему единственному было немного неловко. Явление Ромуальда Севериновича усложняло ситуацию, оставалось только любой ценой удерживать общую беседу в рамках авиационной темы.

— Откуда сейчас какие-нибудь русские планёры? — усмехнулся Вайсфельд.

— Ой, вы знаете, довелось прошлой осенью видеть один над тополевой аллеей, — припомнил радостно Андрей Иванович.

— Так то и был немец, — уверенно решил могучий старец, устанавливая толстую свою палку рядом с креслом и усаживаясь в него.

— А вы так уверенно заявляете, что немец, хотя и не видели ничего, — усмехнулся Ромишевский, оставаясь стоять и намереваясь кушать чай в таком положении, раз уж Вайсфельд сел.

В чем, в чем, а уж в авиации Ромуальд Северинович специалистом себя не считал, поэтому помалкивал, хотя и хотелось высказаться. Чутье ему подсказывало: самое страшное не произошло, торги зашли в тупик. Значит, ничего не потеряно. Он отхлебнул чаю, уже совсем остывшего, и это было почему-то приятно. Надо было как-то включиться в разговор.

— Говорят, они берут в кабину настоящие бомбы и, когда подлетают к врагу, могут сбросить бомбу прямо вам на голову, — сказал Андрей Иванович.

— Да, — согласился Вайсфельд. — Гуляете вы по аллее, а тут какой-то немец как шарахнет по вам сверху. И куда бежать?

— Почему же немец? — уже лениво, без всякого азарта возразил пан Ромишевский.

— А у меня один мужик служил на «Гангуте», так он припер с собой колокол, повесил у нужника, так теперь, когда идет по нужде, всей деревне известно, — присоединился Ромуальд Северинович с флотской историей к военно-воздушному разговору.

На него даже не глянули.

Гости разъехались, в общем удовлетворенные ничейным результатом схватки: деньги будут целей. Андрей Иванович, провожая Ромуальда Севериновича, развел руками: видите, какие коршуны налетели, таких только допусти сюда, в заповедное наше место, и клочков не останется.

— Поймите нас, дорогой, — мягко улыбнулась Елизавета Андреевна, — мы все-таки люди другие. В быстром богатстве есть что-то пошлое, правда ведь? Вы должны нас понять. Мы уж как-нибудь тут укромно, понемногу.

Андрей Иванович заметил:

— Сказать по правде, господа эти, несмотря на всю различность, произвели на меня тягостное впечатление.

— Это лучшие, — хмыкнул Ромуальд Северинович.

Одним словом, после этого светского раута Ромуальд Северинович решил: он во что бы то ни стало овладеет ручьем и цехом.

Глава седьмая

Война Германская прошла как будто в особом, не опасном для здешних селян измерении. Наступление русской армии, отступление русской армии и наступление германской немного напоминало поведение облаков в высях над деревней.

Конечно, не могло быть так, чтобы здешней жизни в лесном мешке совсем не коснулся бег невидимых событий, — коснулся. Пять мужиков призывного возраста было вытребовано в четырнадцатом году по мобилизации. Столько же из Гуриновичей и Новосад. Ромуальд Северинович знал, кому заплатить, и заплатил — никого из ближних родственников не тронули, отчего его авторитет опять прибыл.

Почти все из здешних мужиков попали в пехоту. Двое из пятерых — Данильчик и Ёрш — вернулись, один раненный пулей, другой осколком, остальные пропали неизвестно где. Удивительно сложилась судьба упомянутого за барским столом Ивана Ровды: отправили его в Кронштадт.

Народ в Порхневичах германца, уважая, не слишком боялся, хотя он все время блазнил где-то вблизи. Почему-то казалось, что оккупация — это как если бы пришли полдесятка Скиндеров, что, мы им Машек Жабковских не представим в нужном количестве?!

Жизнь в тылу, на небольшом расстоянии от фронта — не имеет значения, с какой стороны, — неизбежно превращается в спекуляцию и маркитантство, и тут уж не зевай, столько всякого имущества теряется при перевозке, залеживается до сроков списывания и нуждается в проведении над ним неофициальных приватных процедур, что тут только носом веди да глазом гляди. Озолотишься. Можно, конечно, пойти и под высшую меру, но это если совсем дурак или жадностью захлебнулся. Ромуальд Северинович много времени проводил в Волковысске и Новогрудке, там, где были железнодорожные станции и неизбежным образом возникали большие склады околовоенного имущества.