На критических углах

Открыв дверцу и облокотившись на руль, Шутова курила длинную, тонкую папиросу. Ее большие светло-карие глаза из-под тяжелых, обремененных тушью ресниц с интересом остановились на Комове. Нонна успела заметить, что у майора серые глаза, хорошая линия носа и рот с жесткими складками по углам. На вид она дала ему лет тридцать и, быстро подбив итог своих наблюдений, бросила на дорогу папиросу, сложила пальчики рук, сверкая искусственными бриллиантами колец, надетых поверх черных капроновых перчаток, и выжидательно улыбнулась.

Преодолевая неловкость возникшего молчания, Комов сказал:

— Я заместитель командира части, где служит старший лейтенант Астахов.

Не снимая с лица улыбки, Нонна заметила:

— Очень интересно!

— Только большая тревога за человека могла меня заставить разговаривать с вами! — сказал Комов.

Улыбка сбежала с ее губ, и выражение глаз стало настороженным и колючим.

— Я не буду вмешиваться в ваши отношения…

— Это очень великодушно! — не скрывая иронии, вставила Нонна.

— Профессия летчика требует полной собранности его духовных и физических сил.

— Боже, как это скучно! Обнесите городок монастырской стеной и читайте послушникам проповеди.

Резче, чем ему хотелось бы, Комов сказал:

— Я говорю с вами, как с человеком, которому не безразлична судьба Астахова. Эта неразумная трата сил может привести к катастрофе!

— Астахов не мальчик и отлично понимает это сам! — бросила Нонна и, захлопнув дверцу машины, нажала на стартер.

Разговор не получился. Упрекая в этом только себя, досадуя на свое неумение подойти к человеку, Комов в состоянии крайнего раздражения долго ходил возле дома. Затем поднялся наверх, взял библиотечную книгу и направился к Лене.

Когда Комов пришел в библиотеку, Лена была одна. Стоя на стремянке, она укладывала книги на стеллаж. Солнце стояло низко, его косые золотистые лучи, отраженные стеклом открытого окна, как бы пронизывали ее бронзовые волосы и легкое, свободное платье.

Увидев Комова, Лена спрыгнула со стремянки и, дружески улыбаясь, подошла к столу:

— Прочли? — спросила она, принимая у него томик Чехова.

Комов не терпел лжи. Он всегда говорил, что человек лжет в двух случаях: из корысти или чувства страха, но ответил:

— Прочел, — хотя добрая половина рассказов осталась непрочитанной, и, возвращая книгу, он лишь пользовался предлогом, чтобы увидеть Устинову.

— Что вам дать, Анатолий Сергеевич?

— На ваше усмотрение.

Леночка внимательно посмотрела на Комова, затем перевела взгляд на стеллажи с книгами и, подумав, сказала:

— Хотите Каверина «Открытую книгу»? Я прочла и несколько дней ходила с хорошим, праздничным чувством. — Лена взяла с полки книгу бережно, как берут в руки хрупкую, легко бьющуюся вещь. — Прочтете, скажете мне — ошиблась я или нет. Мне кажется, книги надо выбирать, как друзей, всерьез и надолго.

— Скажите, Леночка, что произошло между вами и Астаховым? — неожиданно для себя спросил Комов.

Девушка, вскинув на него свои зеленоватые, полные настороженного внимания глаза, как-то увяла и, уже не глядя на него, сказала:

— Не знаю. Я все время над этим думаю. Мне кажется, что виною всему я сама. А порой виню только одного Геннадия. Он вспыльчив и болезненно самолюбив, а дружба не может жить без взаимных уступок. — Стараясь разобраться во всем, что произошло, она задумалась и, видимо, не найдя нужных слов, посмотрела на Комова и спросила: — Понимаете?

Комов понял: Астахов не мог простить Лене ее внутреннего превосходства, для этого он был слишком самолюбив и эгоистичен.

— Хотите, я поговорю с Астаховым?

— Нет, прошу вас, — сказала Лена, положив на его руку свою прохладную, легкую ладонь.

Испытывая неловкость, Комов с нарочитой оживленностью сказал:

— Ну хорошо, Леночка. Прочту книгу и приду к вам поговорить. До свидания! — уже в дверях бросил он и вышел из библиотеки.

По темнеющему небу, оранжевые от закатного солнца, словно парусные ладьи, плыли редкие кучевые облака. На клумбах, выращенных Леной около крыльца библиотеки, ночные фиалки еще дремали, плотно сомкнув в кулачки тонкие пальчики своих лепестков. Золотистые бархотцы и петуньи повернули свои головки на запад, провожая уходящее солнце. Черный дрозд, точно пробуя голос, издал несколько переливчатых трелей, умолкнул и снова, уже во весь голос, запел свою грустную трогательную песню.

Некоторое время Комов постоял на пороге, высматривая певца в густой листве подступивших прямо к дому деревьев, и почему-то вспомнил сказанные Леной слова о хорошем и праздничном чувстве.