На крючке

Таштагол в переводе с шорского — камень на ладони. И наша четверка отяжеленных рислингом камней, среди иных, раскиданно вросших в берег, укоризненно трезвых. Это надо видеть. И только позже и издали, иначе не прошибет. Как-то уже вдали от самого себя той поры мне попали на глаза четыре блоковские строчки:

И сидим мы, дурачки,
Нежить, немочь вод,
Зеленеют колпачки
Задом наперед.

Это про нас. Про меня в том времени. А может, не только в том…

Самым колоритным и достойным внимания в редакции газеты «Красная Шория», одноэтажном деревянном и очень уютном домике, был, безусловно, ее редактор, также очень уютный и с первого взгляда располагающий к себе Александр Яковлевич Бабенко. Хотя и всех других сотрудников еще искать да искать — днем с огнем. Но в первую очередь, несомненно, надо признать особенность самой газеты, районки, как их принято называть, любовно и безобидно, местной городской сплетницы в отличие от полновесных того же направления «правд», «трудов» и «известий». В ней же все вершилось сердечно, полюбовно и незлобиво. Даже статья Уголовного Кодекса за ложные сведения на выпускных данных газеты означала не более как ответственность за мужеложество. Это не мешало «Красной Шории» быть стартовой площадкой многих и многих журналюг областных и даже центральных газет. Сам Бабенко, кажется мне сегодня издали, был невероятно к лицу Шорскому краю и его тутошним, коренным жителям. Чего стоит одно его явление здесь — почти библейское, по Иванову: явление Христа народу.

Происходил, двигался он из областной партийной газеты «Кузбасс». А до этого обретался едва ли не в «Правде». К сожалению, такие неожиданные крученые повороты и ходы в нашей жизни происходят сплошь и рядом. И со многими. Я лично был знаком с лейтенантом, отмеченным генералом за образцовую работу в роте.

— Вы, наверно, из старшин, старослужащих прапорщиков? — спросил его генерал.

— Никак нет, товарищ генерал, — печально ответил лейтенант. — Я из бывших капитанов.

Нечто похожее случилось и с Александром Яковлевичем Бабенко, после чего отправился он из газеты «Кузбасс» через Новокузнецк в стольный ГэПэ Таштагол на грузотакси. В прошлом был такой транспорт: обыкновенный газон, крытый брезентом и оборудованный скамейками для сидения. Набилось в то грузотакси народу — плюнуть некуда. Но в той селедочной толпе Бабенко почувствовал, что никто на нем не сидит, не лежит, даже на ногах его не стоит. Он вольготно и один занимает едва ли не целую лавку.

— Уважают, подумал, — рассказывал он нам после. — Достоин, не хухры-мухры — редактор районной газеты. В велюровой, специально по должности приобретенной шляпе, при галстуке и в модных импортных, по великому блату купленных солнцезащитных черных очках со стеклами в половину лица.

Но тут грузотакси остановилось, в кузов молча залезли суровые люди в военной форме и с автоматами. Пассажиры-шорцы, что до этого прижимались к бортам, отпрянули от них, распрямились и все как один ткнули в сторону Бабенко пальцами и завопили:

— Берите, берите его! Это он, он, не наш. Чужой человек. Шпион.

Подобных происшествий с нашим редактором, иногда забавных, а иногда и совсем наоборот, было не счесть — это действительно, как кому на роду написано. Одному всюду куда-то и во что-то влипать, слыть ходячим анекдотом, другому и не знать, что анекдоты среди нас есть. Бабенко был из той редкой породы людей, которые до старости дивят народ, каждый день — с ними что-то немыслимое и новое.

Возвращался на мотоцикле с секретарем райкома партии с охоты. Все, наверно, знают, в каком состоянии после нее возвращается начальство. В центре города возле райкома партии на площади у памятника В. И. Ленину сделали три круга почета. Бабенко наотрез отказался покидать площадь, не поздоровавшись с Ильичом. Стоя в мотоцикле, жестом каменного Ильича, зажав кепки в ладонях, поприветствовали вождя. На следующий день утром позвонили из обкома партии: еще одно такое приветствие, и оба пойдете подметать улицы в поселок Мундыбаш.

Туда же, в Мундыбаш, почему-то пугали сверху именно этим поселком, угрожали отправить на трудовое перевоспитание еще одного человека, который надолго и, как говорится, из-за толстых обстоятельств прочно укоренился в Горной Шории. Сначала принудительно, а потом и добровольно. Непростой был человек, хотя и законченный чудак, в Бабенко: два сапога пара. Даже внешне, неординарностью поведения, ухватками и при всем этом интеллигентностью очень и очень схожий с редактором районной газеты. Интеллигент-ботаник по жизни, из бывшей, совсем не советского розлива и не красной профессуры. Ученый, может, равный самому гениальному Чижевскому — знатоку солнца и его влияния на здоровье человека и общества.