На круги своя

— Вы ведь это хотели увидеть? — Пронзительные зеленые глаза смотрели спокойно, но в глубине зрачков звенела пружина напряжения. — Я знаю, вы лекарь, а не хиромант. Никаких нежных чувств ко мне не питаете, значит, профессиональный интерес. Хорошо, смотрите.

Родриго вытянул руку и добавил света, чтобы мне было лучше видно.

Да, я хотела вылечить последствия допроса, только довериться ли герцогу, не завладеет ли сознанием его на-ре? Глупая ланга повторяла прежние ошибки, но должна же я что-то сделать, чтобы перестать чувствовать себя виноватой.

Мучительно медленно сняла перчатку и после ободряющего кивка — можно — прикоснулась к запястью.

Магия обезобразила кожу, вонзилась в плоть и вышла сквозь кости с другой стороны. Представляю, какие муки пережил Родриго!

Запястье чуть припухло, будто на месте срастающегося перелома.

Нерешительно надавила на кожу подушечкой пальца.

Герцог показал свою слабость. С одной стороны, я светлая, ничтожество, с другой — женщина, а он навсей, у них строго с подобными вещами. Значит, доверяет. Доверяет — мне! Немыслимо и почетно!

— Можете убрать? — деловито поинтересовался Родриго.

Кивнула.

Ага, вот и ответ. Показал не просто так. А я-то уж запаниковала, с чего вдруг такое доверие.

— Действуйте, я не трону.

Внутренне дрожа от страха, погрузилась в любимую работу. Краешком глаза уловила движение на-ре герцога. Уже поздно, Дария, ты вся в его власти. Однако Родриго сдержал слово, стоял и не двигался, пока укрепляла кости, приводила в прежний вид связки и наращивала кожу.

Работа выдалась сложнее, нежели виделась на первый взгляд. Магия повредила структуру ткани, даже частично изменила состав крови. Но я сумела, покойный мэтр Дорн бы гордился.

При воспоминании о строгом, скупом на похвалы учителе расплакалась.

В руки ткнулся носовой платок.

Спасибо, герцог не стал задавать вопросов, просто терпеливо ждал, пока приведу чувства в порядок. Разглядывал запястье и молчал.

В той же тишине мы прошли в портальную комнату. Родриго попросил подождать на пороге и достал пирамидку связи. Столп света явил Филиппа. Он выглядел странно, непривычно: скромная одежда, щетина, полное отсутствие украшений. Ни запонок, ни булавок для галстука. Сам галстук тоже отсутствовал.

— Ну и видок! — вместо приветствия отчитал Родриго. — Ты так явишься к матери и невесте? Смотри, Филипп, я-то могу завести другого сына, а вот ты нового отца не получишь. Где тебя носит?

— Вызвали в Замок магов. Экипировку получал. Сам знаешь, — кривая улыбка исказила лицо, — в Умерру в парадном костюме не ездят.

— Не оправдание, — отрезал герцог. — Пять минут, Филипп, и чтобы был тут!

Изображение брюнета исчезло.

Родриго стоял и хмурился, затем, спохватившись, извинился передо мной за сына и предложил сесть. Минутой позднее прозвучала запоздалая благодарность за запястье.

Филипп явился в назначенный срок.

Линии на полу полыхнули. Яркая вспышка, и вот уже в комнате стоял брюнет, наскоро причесанный, выбритый и одетый в парадный костюм. Бедняга на ходу застегивал манжеты. Герцог зыркнул на него исподлобья, и Филипп покаянно опустил голову. Значит, он боялся отца.

— Воспитание, сын, — холодно напомнил Родриго. — Не заставляй сожалеть о принятом решении.

— Я очень признателен тебе, — Филипп поклонился, прижав руку к сердцу. — А матушка, она?..

Он не договорил, но в голосе сквозила надежда.

— Нет, — обрубил ее на корню герцог. — Благодари леди Эрассу за то, что дышишь, а я говорю с тобой.

Слова прозвучали ударом бича, словно Родриго говорил не с сыном, а с вассалом. Выглядел он соответствующе: отгородился от Филиппа невидимой стеной, замкнулся в себе. Жутко! Как можно так с собственным ребенком?! Не верю, что герцог не догадывался об одержимости сына. Те же глаза разного цвета, их не спрячешь. Родриго умен, а дети не умеют притворяться, Филипп бы обязательно выдал себя.

Остановила себя. Дария, а что ты, собственно, знаешь о детстве жениха? Ты уверена, что отец обращал на него внимание? Герцог весь в политике, ему не до сына. Учителя, школа или пансион, обязательная служба в Мире воды — и никакой любви. Геральт тоже не испытывал никаких чувств к Норжину. Наследник и только. Он рос волчонком и боялся отца. У Филиппа страх остался до сих пор, хотя брюнету уже за тридцать. А ты говоришь о любви, заботе! Открой глаза и пойми, от маркиза Соурена всю жизнь требовали не посрамить родового имени. Справляешься — молодец, нет — мать наденет траур.

С другой стороны, вроде, Родриго что-то испытывает к сыну. Подошел же после суда, не отрекся и сейчас думал о будущем. Пусть в ключе судьбы рода, но думал. Валерия, та старательно делала вид, что сына нет, а за столом сидит незнакомец.