На крыльях

Пассажир задумчиво смотрел куда-то вдаль, о чём-то думая. И от того, что он не тревожился, Николаю стало вдвойне веселее.

Три с небольшим сотни километров пролетели незаметно. Заходя на посадку, Николай увидел на лётном поле группу людей и понял: это командир и товарищи вышли посмотреть его посадку.

Подавив в себе волнение и поточнее рассчитав, Николай мягко «притёр» машину около белого «Т» и, не торопясь, порулил к домику аэровокзала. Такую посадку должен был оценить и пассажир…

Николай не ошибся. На прощанье замнаркома подошёл к пилоту и пожал руку:

— Благодарю за полёт и «ласковую» посадку.

Николай расцвёл.

Замнаркома кивнул на прощанье остальным, сел в машину и укатил, навсегда позабыв о молодом гражданском пилоте Дединце…

Доложив командиру о выполнении задания и приняв его поздравление, Николай раскупорил бутылку, припасённую им для пассажира, и осушил её сам.

— Как это тебе доверили? — стали подшучивать товарищи. — Смелые люди наши пассажиры!..

Много воды утекло с того августовского дня 1940 года, а недавно разговорились мы с Николаем Фёдоровичем и попросили его:

— Расскажите о самом памятном эпизоде из своей авиационной юности.

Он рассказал нам не о своей первой петле или первом самостоятельном полёте, а о своём первом пассажире…

Переворот через крыло

Золотые гребни далёких облаков, ещё не успевших сбросить покровы ночной темноты, резко выделялись на серовато-синем предутреннем небе кудрявой искрящейся каймой. Редкие звёзды тускнели в ранних лучах солнца, ещё не видимого на земле, но уже готового вот-вот всплыть из-за ломаной линии облаков.

Ласточки, оглашая местность весёлыми криками, купались в чистом прохладном воздухе. Орёл, взлетев на километровую высоту, раскинул свои широкие крылья и задумчиво парил над землёй, посматривая на непонятных ему больших птиц, спавших в густых рядах на зелёном аэродроме и всегда бывших для него неразрешимой загадкой.

Лёгкий ветерок резво мчал по степи, пригибая белёсые перья сонного ковыля. Добежав до самолётных стоянок, он сотнями ласковых струек нежно касался расчехлённых моторов, чуть слышно посвистывая в ребристых головках цилиндров, забавлялся дрожанием хрустальных капель росы на крыльях самолётов.

Это была отличная пора для учебных полётов новичков, ещё чувствующих себя гостями в этом прекрасном мире ветров, скоростей и высот; отличная пора и для тренировки бывалого авиатора, кому поэзия полёта является одновременно и в сказочно-красивых образах раскинувшейся внизу земли, и в звуках работы мотора, и в показаниях точнейших приборов.

Вот почему командир отряда Ростовской лётной школы Осоавиахима выбрал именно этот час раннего утра для зачётного полёта на высший пилотаж с учлётом Пашковым.

… Набрав заданную высоту, Пашков вошёл в зону и приступил к выполнению фигур…

Полёт в зону — это самая задушевная, сердечная лирика в поэзии авиации, это то, что Пашков полюбил сильнее всего и навсегда, что давалось ему быстрее остального, к чему был у него, коренастого багаевского парня, особый дар, о чём он, если бы только мог, написал бы поэму.

И сейчас, когда он выполнял зачётный полёт в зону, он не столько старался блеснуть своим умением перед командиром, сколько вдохновенно выписывал в небе фигуру за фигурой, как бы для самого себя, почти позабыв о том, что в задней кабине сидит поверяющий. И от этой непосредственности полёт только выиграл, доставив обоим по-настоящему приятные минуты.

Контролируя его пилотаж, командир отряда часто и одобрительно кивал головой, а когда Пашков стал выполнять перевороты через крыло, командир заулыбался: в этих фигурах у Пашкова было что-то своё, личное, свойственное его характеру и свидетельствующее о способностях молодого лётчика.

Высший пилотаж!

Сколько в этих словах волнующего и приятного сердцу каждого лётчика. Ведь это так хорошо — высоко-высоко над землёй выполнять в синем небе виражи, петли или тот же переворот через крыло.

Представьте себе такую картину: вы — в зоне, летите по прямой, скажем, на юг, на высоте, предположим, 2 тысячи метров, не два километра (лётчики не любят таких «округлений»), а именно на высоте две тысячи метров!

Внизу раскинулись жёлтые, чёрные и зелёные квадраты полей, тёмный массив леса; голубая лента реки вьётся между пологими холмами, серебристые ручьи, выбегая из лесу, вливаются в него; вдали от вас прижался к земле полосатый город.

Каждая полоска — это улица, на одной из которых дом, где вы живёте. Переплетение полос дают квадраты и прямоугольники кварталов. На окраинах в длинные белые коробочки (заводские цеха) воткнуто несколько красных «спичек» — трубы, а из них вьются сизые и черновато-жёлтые струйки, будто «спички» только что погасли, но ещё дымятся.