На крыльях мужества

Подошли к какому-то селу, остановились у крайней хаты с новым плетнем. Вдоль него тянулись увядшие смородиновые кусты, дальше, на взрыхленной земле, зеленели кучи ботвы. И вдруг остервенело залаяла собака, бряцнула цепь. Спину сразу охватил озноб: думалось, что дворнягу слышит вся округа.

Скрипнула дверь, и здоровый усатый дядько, в синих подтяжках, грубо цыкнул на дворнягу, и та заскулила, смолкла, лениво потянула цепь к будке. Виктор прилег у дерева, а я окликнул дядьку на крыльце:

- Не найдется ли у вас хлеба, землячок?

Он долго рассматривал меня, приложив руку козырьком к глазам, потом засуетился и ответил:

- Как же не найдется! Сейчас вынесу. Подожди...

Хозяин нырнул в хату, долго не появлялся и вышел... с двумя полицаями. Те на ходу застегивали мундиры.

- Бежим! - крикнул Виктору, и мы, не чувствуя ног, бросились в сторону леса. Сзади раздался топот, выстрелы, пули взвизгивали, ударяя по стволам сосняка. Отдышавшись, прислушались. Погоня прекратилась.

- Вот гадюка! - погрозил в сторону "хлебосольного" хозяина забинтованной рукой Виктор, и мы пошли вдоль дороги. Затем свернули на тропинку, петляющую между вмятинами от мин и снарядов. Лишь на рассвете замертво повалились на кучу хвороста с одной мыслью: только бы подняться и идти к своим...

Здесь нас и подобрали разведчики. У меня хватило сил только сорвать матерчатую грязную бирку с номером 3706.

В стрелковой части пробыли недолго, оттуда переправили в Рогань.

...Штурмовики! Ребята! Обнимаю незнакомых мне летчиков, уткнувшись забинтованной головой в их широкие груди. В горле стоит колючий комок. Не ведут, прямо несут нас в столовую, шумно садятся, торопливо зовут официанток. Окружили, расспрашивают. Разве это расскажешь?..

Лица у ребят мрачные от суровости, на скулах перекатываются желваки, сжимаются каменные кулаки. Кто-то запальчиво крикнул:

- Так мы еще, наверно, плохо бьем фашистов! Разве так их надо бить!

Николая Петрова, своего однокашника по училищу, приметил за столом сразу. Узнает ли? Слышу: "Неужели Иван?..".

Сделал вид, что его не знаю, нагнулся, заправил холстяную портянку в ботинок без шнурков.

- Так это же Ваня Драченко! - сорвался с места Коля, схватил меня в объятия.

- Ты живой? А мне писали, что сбили. Фу ты, чертушка!

Летчики дружно встали, с любопытством обступили нас.

- А твои синеносые (коки "ильюшиных" в нашем полку были синего цвета) сейчас базируются не здесь. Небось, соскучился...

- О чем ты говоришь? Да я и пешком согласен идти к ним, по-пластунски ползти. Теперь вдвойне хочу воевать, бить врага!

Идти к своим пешком мне, естественно, не пришлось.

- Куда тебе такому на фронт? Тебя ж от ветра шатает. Ну, вот что. Утром приедем на аэродром, полетим вместе к вам, в полк. Я туда штурмовик должен перегнать. Кабина стрелка свободна. Отдышись немного, чтобы на человека был похож. А потом отправляйся-ка в госпиталь, пусть тебе глаз посмотрят, что там фашист наковырял. Если все нормально, вот тогда можешь на фронт. Ну как, лады?

- Пожалуй, ты прав, Коля.

Николай Петров на рассвете поднял свой "ил" и взял курс на Красноград. Получил разрешение от своего командира прихватить и меня.

Вместо стрелка летел я. От высоты кружилась голова, укачивало. Все пережитое недавно казалось страшным кошмарным сном, если бы... если бы я не помнил каждую минуту горьких дней плена. Как встретят меня в полку, пропадавшего без вести столько времени? Все это колючей вьюгой кружилось в голове, не давало покоя.

Чем ближе подходили к аэродрому, тем сильнее охватывало волнение: сердце гулко билось в груди, и казалось, его удары передаются на весь корпус самолета. Вылез из задней кабины, а ноги не несут, словно их набили опилками. Огляделся.

"Илы" нашего полка стояли в ровном строю, отдыхая после боя. Хотелось расцеловать мою родную землю, моих товарищей.

Вот они! Первым бежит Николай Кирток. Обступили со всех сторон, смотрят настороженно. Колю Полукарова толкает Анвар Фаткулин.

- Смотри, да ведь это Драченко вернулся!

Меня сжимали в объятиях, слегка колотили по бокам от избытка чувств. Встреча с боевыми друзьями была радостная и вместе с тем грустная. Зашли в землянку. Припомнили тот злополучный августовский день, когда потеряли четырнадцать машин, и тех, кому уже не суждено сидеть рядом в тесной боевой семье.

Сурово и задумчиво лицо Саши Кострыкина. Ему прямо-таки "везло" на истребителей фашистов: за время боев на Курской дуге он дважды был сбит. На лбу багровый шрам в виде креста - след ранения в бою под Белгородом.

Тут же сидел скромный парень. Николай Пушкин. Плотный, похожий на дубок блондин, которому, казалось бы, нипочем любые невзгоды. А он их хлебнул с лихвой.

...К командному пункту полка, пошатываясь, шел человек в лаптях. Телогрейка изодрана, вместо пояса - веревка. Шел и, казалось, вот-вот упадет. Да, это был он, Николай Пушкин. Целый месяц скрывался от немцев подбили в бою.