На крыльях мужества

Невдалеке стоял молодой пастух-чабан в белом шерстяном плаще и что-то кричал, размахивая руками и указывая на юг.

Из зарослей выехал на неоседланном коне величественный, как всегда, хотя и полуодетый, старый Тимур-Мелик. Он объезжал лежавших — некоторые были совсем без сил, — и всех он уговаривал вставать и двигаться дальше.

– Идем к крепости Джебаль-эль-Джуди. Там нас ждет индийский царь Рана-Чатра. Он собирает войско против нас. Но там же нас ждет стадо жирных баранов и султан Джелаль-эд-Дин. А вы хорошо знаете: где Джелаль-эд-Дин, там уже мы не пропадем.

Все стали подниматься и поплелись тропой, проложенной среди высоких зарослей, ведя за собой усталых коней. Раза два слышалось глухое рычание тигра. Шакалы неистово завывали со всех сторон.

Вскоре наступила ночь и все затянула густой паутиной. Багровая луна стала медленно подниматься из-за деревьев, и в ее неверном свете шагавшие полуодетые, изможденные воины казались выходцами из могилы.

Под утро впереди засветились яркие костры. Это были остатки хорезмийского войска, с радостью приветствовавшие своих друзей и товарищей по оружию.

На одном из костров Джелаль-эд-Дин поджаривал на углях молодого барашка. Возле костра стоял часовым с копьем в руке суровый Кара-Кончар, неизменный спутник султана. Невдалеке к деревьям были привязаны их кони.

Джелаль-эд-Дин, хмурый и задумчивый после гибели своей семьи, все же всех подходивших встречал шутками:

– Что повесили носы? Самое главное — мы живы, руки и голова целы. Мы снова всего добьемся. У тебя, я вижу, нет сапог? Клянусь, завтра я сдеру их с надменного индийского царя Рана-Чатры и подарю тебе. Только сейчас не падай в колодец отчаяния и расправляй крылья мужества!

Султан обратился к другому джигиту, сидевшему поблизости:

– Эй, Курбан, спой песню! Развесели наши сердца!

Молодой джигит запел:

Полон стрел мой колчан.
Я не пил, я не пьян!
Мне, джигиту, напиться бы всласть!

Все окружающие подхватили любимую песню джигитов:

Ведь на то и война,
Чтобы чашу вина
Опрокинуть и замертво пасть!

Запевала продолжал:

Сердце полно любви.
Где же губы твои,
Черных глаз прежняя власть?

Джигиты снова хором подхватили:

Ведь на то и война,
Чтобы выпить до дна
Поцелуи — и замертво пасть.

Постепенно лагерь затихал. Джигиты, растянувшись на земле, с тревогой думали о том, что готовит им наступающий день.

Вдруг неожиданно в стороне зазвучала новая песня. Сильный, красивый женский голос пел:

Лети, моя песня, быстрей ветерка
В тот край, где на скалах лежат облака,
Где бродят в ущельях и мгла, и туман,
И хищные птицы, и легкий джейран.

Лети, моя песня, не зная преград,

Туда, где на солнце шумит водопад,
Где смелый охотник добычу несет,
Торопится к милой и песню поет.

Сидевший у костра Кара-Кончар вздрогнул и вскочил.

– Этот голос! Эта песня! Как она попала сюда? Ведь ее захватили монголы и поместили в гарем Чингисхана. Сейчас я ей пошлю ответ.

И Кара-Кончар запел:

Лети, моя песня, в тот радостный край,
Что сердцу дороже и ближе, чем рай!
Туда, где под солнцем, не зная тревог,
Цветет, распускаясь, душистый цветок.

Глаза что агаты, и рот ее ал,

И голос так нежен моей Гюль-Джамал!
Ей смелый охотник добычу несет,
Торопится к милой и песню поет...

Песня оборвалась. Кара-Кончар, схватив копье, сказал:

– Я сейчас разыщу наших девушек.

Джигиты закричали:

– Приведи их всех сюда!

Кара-Кончар быстро пробирался через густые заросли и наконец вышел на поляну. Там на ковре сидела молодая женщина в золотистом полосатом платье. Возле нее расположилось еще несколько нарядно одетых девушек в ожерельях и браслетах. В стороне стояли вьючные кони.

Одна из девушек вскочила и бросилась к Кара-Кончару:

– Как я счастлива, что судьба снова скрестила наши дороги! Я спаслась только чудом. Мы — часть гарема и хор певиц Чингисхана. Мы находились в Тулькане при его тяжелом обозе, и нас сторожили суровые часовые. Внезапно на обоз напали горцы из Гарджистана. Перебили стражу и выпустили на волю всех пленных. Я тоже, как другие, взяла из обоза часть золота. Теперь я богата, я могу тебя, Кара-Кончар, одеть в новые одежды.

Кара-Кончар рассказал о битве при Синде и о том, что все оставшиеся при Джелаль-эд-Дине испытывают муки бедствий.