На крыльях победы

Мы приехали в дивизию. Я хотел выйти из машины, но только охнул от боли, которая, казалось, вот-вот лишит меня сознания. Спина не разгибалась, ноги отказывались слушаться.

Подбежавшие летчики на руках перенесли меня в общежитие, раздели. Пришел полковой врач. После осмотра он сделал мне массаж. Стало как будто легче. А утром я не мог повернуться без чужой помощи с боку на бок. Опять массаж, опять временное полегчание, но... По заключению врачей, я временно отстранен от полетов, так как у меня «сильный ушиб», и помещен в дом отдыха вблизи нашего аэродрома в Эзерах.

Тоска по боевой летной работе выматывала все нервы, ну просто места себе я не мог найти. Когда чувствовал хоть некоторое облегчение, направлялся к товарищам на аэродром, конечно стараясь не попасть на глаза «бате», потому что он немедленно отправлял меня в дом отдыха и давал там приказ строже следить за мной.

Чтобы как-то убить время, я чаще посещал кино и различные вечера отдыха и концерты «авиационного джаза», состоявшего из четырех человек. Несмотря на свою маломощность, джаз бойко исполнял все, начиная от Чайковского и кончая «Синим платочком». Этот джаз давно был знаком летчикам и пользовался у них большой любовью. Он играл на танцах сколько угодно, исполнял все заказы. Да и сам руководитель джаза, игравший на любом инструменте, — старший сержант, молодой, веселый, как говорят, рубаха-парень, нравился нам. К тому же его трофейная «лейка» всегда была к услугам каждого. И будь то фотография на документ или снимок для любимой — он выполнял все одинаково охотно, быстро и хорошо.

Наступил День Советской Армии — 23 февраля 1945 года. Этот весельчак и фотомастер был приглашен со своим джазом в наш полк. После торжественной части и небольшого концерта начался праздничный ужин. Руководителя джаза приглашали от одного стола к другому, угощали, и скоро он был в таком состоянии, что двум летчикам из первой эскадрильи было приказано доставить его в общежитие и уложить в постель.

Летчики отнесли музыканта к себе и, раздевая, неловко стащили гимнастерку. Из ее кармана выпало несколько фотографий наших летчиков, документы. Среди них оказалось удостоверение на орден Славы первой степени на имя младшего лейтенанта Сигайло.

Один из летчиков, подбиравший с пола рассыпанные документы, не поверил своим глазам. Ведь Сигайло давно погиб. Почему же это удостоверение у музыканта?..

Через несколько дней «музыкант-фотограф» был арестован. Нам стало ясно, кто занимался отправкой фотографий наших летчиков немцам, кто подвешивал мины к самолетам...

Мы получили хороший урок и усилили бдительность.

Спасибо, партия, спасибо, Родина!

Вот и кончился мой вынужденный «курорт», как в шутку называли мое пребывание в доме отдыха товарищи. Боли прошли, я забыл о них. В молодости серьезно относишься только к явным ранам, которые видишь, а всякие там внутренние недомогания кажутся пустяками.

Я снова в воздухе. Наша четверка прикрывает «горбатых», которые идут на штурмовку немецких позиций. Погода отвратительная. Падает мокрый снег, и воздух кажется какой-то снеговой кашей. Держим высоту в семьсот метров ниже облаков. Как обычно, бьют зенитки. Вот мы и у цели. Штурмовики перестраиваются для атаки, а мы должны их оберегать от внезапного нападения «фоккеров», если те отважатся подняться в такую погоду. С наслаждением чувствую движение машины, ее послушность. Я вновь в своей стихии. У меня праздничное настроение. И вдруг — тишина. Мотор замолк. Он перестал быть живым, звучащим. Я говорю Бродинскому:

— Выхожу на свою территорию.

Начинаю тянуть к своему краю, но высота мала, и я прекрасно понимаю, что едва ли мне удастся перепрыгнуть немецкие окопы. Гляжу на приборы. Скорость триста километров, высота же пятьсот метров. Как могу, использую и весь свой опыт и качества машины — экономлю высоту. Но она неумолимо падает. Немцы увидели меня. Радостно и злобно, как показалось мне, захлопали их зенитки. Для них я сейчас прекрасная цель. Еще несколько секунд, может минута-другая — и я буду сбит.

Надо не давать фашистам прицеливаться. Для этого требуется изменить направление полета. Но это приведет к значительной потере высоты, а до земли и так уж рукой подать.

Снаряды зениток рвутся в угрожающей близости. Я не хочу смотреть на землю. Непрерывно пытаюсь запустить мотор. Он молчит, а высота падает. Хорошо вижу вражеские позиции и немцев, которые палят в меня из пушек и даже автоматов. Прибор показывает, что до земли всего семьдесят пять метров.

Все! До своих не дотяну. Самолет коснется земли намного раньше, и я окажусь в лапах торжествующих врагов. Нет! Так легко вы меня не заполучите! Советский летчик и смерть свою делает победой над врагом. Я пристально рассматриваю немецкие укрепления. Зенитные батареи прекратили стрельбу. Там прекрасно видят, что я сажусь к ним прямо в руки.